Ставки на спорт 
Андрей Михайлович Крупенников, ныне известный ставропольский журналист, поэт и художник, в детстве вместе с семьей пережил ужасы оккупации. Одна из его сестер, Лидия Михайловна, по направлению госкомиссии, почти всю жизнь работала учительницей начальных классов в поселке близ нынешней столицы Казахстана. Алексей Михайлович прислал отрывок из своих детских воспоминаний о событиях декабря 1941 года, когда Красная армия начала контрнаступление под Москвой.
Под Москвой героически сражалась прославленная 316-я стрелковая дивизия под командованием генерал-майора И.В.Панфилова.
Зима 1941 г. отличалась суровой стужей и обильным снежным покровом. Навсегда врезался в мою память один из многих печальных и незабываемых эпизодов Великой Отечественной войны. Это происходило в первую немецко-фашистскую оккупацию моего родного села Карандаково Тимского района Курской области.
Середина дня 5 декабря. Дул сильнейший северо-восточный ветер, пронизывая до костей, сшибая с ног, обжигая лицо и руки. По небу стремительно неслись низкие свинцовые тучи. Временами сквозь них проглядывало окружённое размытым ледяным ореолом замутнённое солнце.
Наша старая хата, потонувшая до окон в снегу, приютилась на пригорке метрах в двадцати от сельской грунтовой дороги. Путь к ней, если его так можно назвать, был занесён высокими сугробами, не успевшими затвердеть. Бушевала метель, словно соревнуясь с крепкими вьюжистыми морозами и небывалыми снегами на подступах к столице, где фашисты всеми силами хотели вцепиться звериной хваткой в сердце России – Москву.
Искристая позёмка, слепя глаза, бешено неслась по поверхности снежного наката. Низко клонился и метался на ветру выступающий из-под снега камыш, бурьян и кустарники. Со скрипом гнулись ветви деревьев. Наше ветхое жилище продувалось насквозь, а прохудившуюся соломенную крышу вот-вот могло снести.
Из печной трубы доносились свист и пугающие завывания вьюги. Но в хате на этот раз удерживалось тепло, исходившее от натопленной русской печки.
Матушка- зима разбушевалась не на шутку. Вряд ли уважающий себя хозяин мог выпустить собаку из дома в такое ненастье. Да и человеку, оказавшемуся один на один с такой природной стихией, никто бы не позавидовал. Голодные воробышки не решались вылететь из-под стрехи.
Семья занималась в это утро обычными делами. Мама, Мария Пименовна, замешивала ночное тесто. Катя, будучи в положении, готовила обед из брюквы и рассказывала, как в соседней избе бабушки Лизы пьянствуют неприятельские офицеры, выгнав хозяйку из дома…
Говорили и о моих братьях: старшем – супруге Кати – Николае-фронтовике и о среднем, Алексее – выпускнике ФЗО. Он жил в городе Черемхове вместе с отцом Михаилом Афанасьевичем и сестрой Антониной. Мама волновалась о сыне, которого вот-вот призовут на войну, и о дочери Людмиле. Она уже проводила на фронт мужа Михаила Ивановича, осталась с двумя детьми на руках и теперь спасается в бомбоубежищах от немецких бомбёжек по Москве…
Старшая сестра Лида поила козляток разбавленным молоком и присматривала за козой Нинкой, окотившейся неделю назад. Спокойная кошечка Нюрка, только что отведавшая сытного козьего молока, сидела на краю печки, мурлыкала и умывалась. Маленькая проворная собачка Жулька тоже успела позавтракать и весело бегала по земляному полу. Жеребёнок Ворон, попив тёплого пойла, с аппетитом жевал летнее сено и фыркал от удовольствия в уголке сеней.
Ещё поздним вечером мама измельчила на тёрке сахарную свёклу и мелкую картошку, добавив немного ржаных отрубей и закваски. Дежку с этим тестом, аккуратно обернув скатертью, поставила в уголок печки. Замечу, что гусей и кур, квашеную капусту и крупную картошку ещё осенью отняли немцы с «помощью» старосты Кузи. Брюквы и свёклы в погребе оставалось на несколько дней.
Печь изнутри накалена ольховыми дровами. Перегоревшие угли сдвинуты и подметён пол. Подошедшего теста хвалило только на два каравая. Катя посадила круглые заготовки хлеба в печь, закрыв её заслонкой. Шибер оставался открытым.
Я, тогда еще девятилетний, и двенадцатилетняя сестрёнка Зина сидели на корточках у окна на лавке и с нетерпением ждали, когда же поспеет хлеб. Очень хотелось есть.
Еле дождались. Невестка достала ароматные хлебы и бережно положила на стол. Накрыла их полотенцем для остывания.
…Вдруг послышались какие-то голоса, вопли людей и громкие окрики. Прильнув к обледеневшему стеклу окна и сделав своим дыханием и ладошкой смотровой кружок, мы увидели сквозь рой снежинок мужчин, конвоируемых двумя вооружёнными немецкими всадниками. Это были гражданские пленные, человек двадцать. Они тяжело брели по заснеженной дороге, проваливались, падая в сугробы.
О, ужас! Некоторые из них были в лохмотьях, без шапок, без тёплой верхней одежды. Непонятная обувь – то ли лапти, то ли калоши. Я увидел, как один молодой парень прыгал на одной ноге, вторую держал на весу без обуви и носка. Нога, видимо, была уже обморожена, и он на неё не мог ступать. Поддерживали его под руки и помогали передвигаться идущие рядом товарищи. Несчастный, подняв голову без шапки, безнадёжно рыдал осипшим голосом …
Мама, увидев с трудом плетущихся по дороге людей, сразу всё поняла. Заохала, запричитала. Не стерпела – выбежала из хаты в чём была, с непокрытой головой, захватив с собою только что выпеченный каравай хлеба. Смело, рискуя жизнью, застревая в снегу, подбежала к дороге, разломила пополам ещё горячий хлеб и с силой бросила в толпу обречённых. Пленные, поборов страх и опасность, накинулись на хлеб, кроша его на мелкие кусочки, судорожно подбирали смешанные со снегом крошки и с жадностью ели.
Разразившаяся драма длилась совсем недолго, но мать успела узнать от доведённых до отчаяния мужчин, что они из соседнего села Успенки, их гонят к железнодорожной станции Черемисиново – за 18 километров!. Несчастные плакали и простуженными голосами кричали: «Мамаша, спасибо! Будем помнить! Видишь, что творят с нами проклятые фрицы!» …
Мы дрожали от страха, плакали, очень переживали и опасались, что злые всадники убьют маму и не пощадят пленных. Захватчики увидели смятение в толпе и, придя в ярость от неожиданности, дико орали на мать и пленных отборными русскими бранными словами и «Donner Wetter!…»
Разгневанные конвоиры в тёмно-зелёных шинелях и кованых сапогах, в пилотках и с серыми масками на лицах, с автоматами через плечо, с плётками и пистолетами, несколько раз палили вверх. Обезумевшие лошади вставали на дыбы, рвались и тревожно ржали… Потом на мгновение тихо стало.
Пленённые, шатаясь от усталости, холода и голода, утопая в снегу, опирались друг на друга, продолжали еле-еле передвигаться. Многие оглядывались…
Мама дрожащей рукой перекрестила пленных, голосила, прижав руки к груди. Стояла по колено в снегу. Ледяной ветер нещадно метал её поседевшие волосы… А мрачная процессия страдающих пленных и жестоких гитлеровских оккупантов вскоре скрылась за поворотом дороги. Всё ещё слышались стенания. Не переставала буйствовать вьюга…
Катя схватила фуфайку и выскочила из хаты к свекрови. Накинула одежду на её плечи и просила скорее вернуться в тепло.
Разыгравшаяся метель заносила истоптанный снег, следы животных и … Мы долго не могли прийти в себя от увиденной жуткой сцены. Обнимали трясущуюся от холода и жути заплаканную мамулю, жалели и успокаивали её. Гордились её отважным поступком…
При каких обстоятельствах извергам удалось схватить мужчин, не давая им по-человечески обуться и одеться? Ответа не было.
– В три часа дня уже наступают сумерки, значит, оккупанты будут конвоировать пленных и в тёмное время, – обращаясь к нам, сказала чуть слышно побледневшая мама. – … Я верю, – продолжала она, – Бог накажет проклятых врагов. Красная Армия всё равно освободит нас. Оккупанты будут изгнаны с нашей родной земли. Фашисты заплатят за все злодеяния…
Невестка, заметив сильное потрясение, усталость продрогшей мамы, напоила её горячим чаем на мяте и душице, помогла раздеться и уложила на печи с ласковыми словами: «Ну, мам, пожалуйста, приди в себя. Забудь, что было. Ты молодец, помогла людям… А теперь полежи, успокойся и поспи. Как проснёшься, поешь. Хорошо?»
Пленных видели и другие жители округи.
Через несколько дней в селе прошёл слух: за соседним селом Покровским, недалеко от деревушки Щепотьевки партизаны отбили пленных. Немцев уничтожили, лошадей забрали, а спасённых спрятали в избах… Здесь, наверное, не обошлось без помощи разведки. Было ли так на самом деле, никто не знал.
Врагу стало не до разбирательства дерзкого происшествия. Им хотелось во что бы то ни с тало уберечь свою шкуру. Неприятель готовился к отступлению от Москвы.
… Разозленные каратели хватали гражданских лиц и отправляли в Германию или в концлагеря, зная, что их «непобедимая» армия терпит крупнейшее поражение под Москвой.
…Минуло почти 80 лет, но душераздирающая картина с пленными стоит перед моими глазами. До сих пор снятся жуткие сны лихолетья. Вот такие, как в моём стихотворении «Сон войны».
Мне часто снится смерч войны –
Былые страхи на подворье!
Стереться временем должны б
Страданья в детстве, голод, горе.
Мир детства обожгла война,
И день, и ночь одни мученья,
Как шторма грозного волна,
Прибила ужасы виденья.
Зимою в плен к врагу попал,
К фашисту ночью для допроса.
Хватал за волосы, пинал,
Слепил глаза, уж кровь из носа…
Орал: «Ты русский партизан! –
Адольфа армии вредитель.
Тебя убью, молись «Иван»!
Я немец – властный победитель»!
От боли вскрикиваю я –
Скорей зову отца в подмогу…
Холодный пот прошиб меня.
Прозрел. То сон был, слава Богу.
С того далёкого времени мне чудятся ночами давние страхи. С болью в сердце мне видится молодой человек с обнажённой обмороженной ногой. Смог ли он дойти до деревеньки Щепотьевки, до которой более десяти километров? Ведь обессиленных и больных, не способных передвигаться, гитлеровские нелюди просто-напросто пристреливали на месте…
