Теперь Тимур с Василием все свободное время посвящали тренировкам на пустыре. Довольно скоро к единоборцам присоединились зрители: Гена, а потом и Иван. В палате оставались только мы с Семеном Михайловичем. Он работал с рукописью монографии, а я пыхтел над задачами из «Кванта». С каждым днем меня всё больше и больше увлекали уже не результаты, а сам процесс поиска оптимальных решений.
К концу недели в голову пришла мысль: а что если попытаться разработать универсальный алгоритм для задач повышенной сложности? Ведь после этого можно будет не тыкаться в проблему наугад, а вести систематический отбор вариантов. Сначала наметить наиболее вероятные направления поиска, затем от них двигаться к менее перспективным… Не пропуская при этом ни единой возможности. Даже самой, на первый взгляд, невероятной! Идея показалась здравой. Перебрав листочки с решениями предыдущих задач, я аккуратно рассортировал их в стопочки, разложил на столе и принялся чертить таблицы, графики, схемы…
Семен Михайлович несколько раз подходил, заглядывал через плечо, неопределённо хмыкал. Через три часа, заметив, что от исчёрканных каракулями бумажек меня не смог оторвать даже громкий призыв на обед – чего раньше никогда не случалось – он отложил очередной сборник статей на тумбочку, сдвинул очки на кончик носа и задумчиво произнёс:
– Саша, а ты никогда не думал о том, чтобы сменить специальность? Я мог бы взять тебя в свою лабораторию. Для начала – техником. Переведешься на заочное отделение физфака, будешь учиться и работать. К тому времени, как получишь диплом, соберёшь материал для диссертации. Как тебе такая идея?
– Предложение лестное, спасибо, – чуть подумав, ответил я. – Но есть кое-какие трудности. Во-первых, я в армии ещё не служил, если перейду на заочное, то учиться и работать смогу только через два года. А то и через три, если во флот заберут. Во-вторых, я сейчас живу в общежитии, а заочникам московская прописка не полагается. Так что ваше предложение может быть заманчивым только в теории. На практике – всё не так просто.
– Что касается армии, наша контора может сделать отсрочку, – отмахнулся он от моих слов, как от незначительной помехи. – С пропиской чуть-чуть потрудней, но тоже вопрос решаемый.
– Тогда возникает «в-третьих»: зачем вам именно я? Неужели без этого проблем не хватает? Бегать, упрашивать начальство? Ведь вопросы с отсрочкой и пропиской решаете не вы? Что во мне такого особенного?
Семён Михайлович задумчиво почесал подбородок.
– Ты очень сильно заточен под классификацию и систематизацию всего, чего ни попадя. А эта очень редко встречающаяся особенность. Обычно все ограничиваются частными решениями. Получат результат и идут дальше. Сейчас в нашей науке таких частных результатов – море разливанное, а систематизировать их некому. Я человека с такой страстью в душе для своей лаборатории уже шестой год подыскиваю. И кроме тебя, никого не встретил.
Предложение стало выглядеть ещё заманчивее. Неужели я действительно такой ценный?.. Но вот так сразу бросить всё и круто изменить жизнь? Нет, это нужно как следует обмозговать…
– Хорошо, подумаю, – чуть помедлив, ответил я. – А насколько всё это срочно?
– Чем быстрее дашь ответ, тем проще решать проблемы, – пожал плечами он. – Ну, скажем… Пара-тройка недель. Хватит?
– Трудно сказать. Я таких виражей в своей жизни ещё не закладывал. Может, и в три месяца не уложусь.
Вот и посмотрим сейчас, какой я нужный. Если уважаемый доктор наук проявит нетерпение, значит все его комплименты – вранье, и за роскошным предложением скрывается нечто иное, к институту никакого отношения не имеющее… Что-то такое, для чего нужен «верный раб». Покладистый, покорный и полностью зависимый от завлаба-благодетеля. Что-то, наверняка – очень мерзкое…
– Думай! – сказал, возвращаясь к рукописи, Семен Михайлович. – Только через два месяца переводиться без потери курса будет затруднительно, а так я могу и полгода ждать, и больше. Прожил же я как-то пять лет с этой проблемой.
«Похоже, он серьезно! Обалдеть! – вертелось в моей голове по дороге в столовую. – Невероятно, но факт: теоретической физике я действительно нужен! Или не факт? А она мне? Вот тоже – счастье великое: днем работать, ночью учиться… И так несколько лет! Чтобы что? Стать кандидатом, потом доктором? Если речь о деньгах, у нас в стране таксист больше зарабатывает! Следовательно, упираемся в любовь к данному виду деятельности. Есть она во мне или напрочь отсутствует? Как же понять, нравится ли тебе делать то, чем ты еще не занимался? Вот задачка – это вам, блин горелый, не провода маркировать!..»
На следующий день я поделился своими сомнениями с Геной. По секрету, естественно. Он не раздумывал ни секунды.
– Ну, и нафига тебе эта каторга? Хуже галер средневековых! Отказывайся, к едрёной фене!
Я был не так уверен в себе и продолжал сомневаться. Вот если бы взять какую-нибудь новую идею, имеющую отношение к теоретической физике, повертеть её в голове несколько дней и прислушаться к сигналам, исходящим из черепушки. Тогда можно будет понять, нужно мне это счастье или ну его к шутам… Осталось только найти такую идею.
Я бродил по коридору вперед-назад и пытался вспомнить хоть что-то подходящее. Но ничего в голову не приходило. Вот, разве только в школе, когда нам рассказывали об антивеществе, мне показалось странным, что оно в природе не встречается. Ведь если частица зарождается только в паре с античастицей, то при таком огромном количестве вещества во Вселенной рядом с ним должно быть ровно столько же антивещества. Ну, ладно, если больше ничего не придумывается, попробуем повертеть эту мысль…
Решено! Вот только вернусь в палату к карандашам и листочкам…
– Семен Михайлович, – услышал я из раскрытой двери вкрадчивый голос сокурсника. – Мне Саша говорил, вы ему работу предложили… А у вас там, в институте, только одна вакансия или ещё есть?
Я так и остолбенел на пороге.
– В моей группе вакансия одна, – Семен Михайлович то ли не заметил меня, то ли притворился, что не видит. – И пока Саша не отказался, я не могу предлагать её никому другому, но в соседнем отделе сейчас создается лаборатория космической акустики, уж там-то места точно будут! Если хотите, могу порекомендовать…
– Ой! Это было бы здорово!
Гена аж засветился от счастья, как новогодняя ёлочка.
Ну, конечно!.. Ситуация – проще пареной репы!!! А я тут идеи в башке прокручиваю, как баранину в мясорубке!.. Туфта все это! Мусор! Дырка от бублика! НИИ макаронных изделий!
– Радуйся, друг! – я «от души» хлопнул Гену по плечу. – Только что на одну вакансию больше стало! Я отказываюсь! Акустика в вакууме!? Это грандиозно! Меня на такой же фуфел подманивали? А, Семён Михайлович?! Только, вы уж простите великодушно, у меня правое ушко покалечено, – я ткнул пальцем в шрам и через силу раздвинул губы в улыбке. – На нём столько лапши не удержать!
– Вот ты, Саша, все понять не мог, спрашивал, почему это я к тебе прицепился? Вот потому и прицепился! – спокойно сказал доктор наук, будто и не слышал моей гневной тирады. – Я эту блесёнку с космической акустикой уже не первый год забрасываю, и все ловятся. А тебе и думать не потребовалось, ты сразу подвох учуял! Только вот еще о чем подумай – кому ты такой нужен, кроме меня? Ведь ты метеоролог, так? Тогда должен был заметить, что обычные люди больше всего на свете ненавидят тех, кто раз за разом правильно предсказывает плохую погоду. Тебе будет очень трудно жить вне настоящего научного сообщества: вне коллектива, где ценят только мозги и ничего больше. А в этом отношении – таких как мы, как наша лаборатория, ещё поискать. Ведь понял же, небось, за четыре студенческих года, что в большинстве НИИ народ, уж извини меня, хернёй занимается: пустые отчёты и дутые диссеры штампуют, премии делят, подсиживают друг друга… В общем, я твоего отказа не слышал! А ты думай! Хорошо думай, основательно! И помни: мы тебе нужны ничуть не меньше, чем ты нам!
– Ну, тогда уж и вы пищу для размышлений дайте, – развёл руками я, – статьи, отчеты, монографии… Что там ещё ваша лаборатория производит? Я, конечно, не всё пойму. Но работу от её имитации отличить сумею.
– А я все это вчера еще заказал, – довольно усмехнулся он. – Сегодня вечером принесут. На ближайшую неделю мы тебя литературой обеспечим, даже не сомневайся.
Я не сомневался. Я прислушивался к урагану ругани и воплей, который двигался по коридору в сторону нашей палаты.
– Где этот аферист, этот симулянт, этот сапог кирзовый? – волнами накатывал на нас грозный рык заведующего отделением Георгия Вахтанговича Гидеванешвилли, и ему вторили многочисленные голоса врачих и медсестер. Спустя мгновение вся эта разъяренная стая медработников появилась в дверях палаты.
Сидящий на своей кровати Иван постарался стать меньше и незаметнее.
– А-а-а, вот он! – увидев наконец-то виновника переполоха, обрадовался заведующий. – Выписать мерзавца прямо сейчас, и чтобы к вечеру духу его поганого здесь не было! Надо мной смеялись, как над клоуном! Ты чей анализ подменил? Признавайся, сучий потрох!
– Его, – Иван указал на Гену.
– Ты мне Ваньку валять будешь!? – затопал ногами Георгий Вахтангович. – Хочешь сказать, что это он беременным по мужской палате разгуливает?
– Там на бумажке было написано «Г. Лущенко»! – недоумевал Иван. – Ей Богу, не вру… Вот, честное комсомольское!
– Наверное, это Галина Луценко из соседнего отделения, – неуверенно пробормотала Зинаида Михайловна, конопатая толстушка лет тридцати с неустроенной личной жизнью, наша старшая медсестра. – А у него «Е. Лущенко» на бумажке, он же Евгений по паспорту, дубина!
Заведующий посмотрел на неё с подозрением, но от догадок воздержался.
– Сегодня же… Чтобы духу… – погрозил он Ивану пальцем и величественно выплыл из палаты.
Медперсонал, выдержав секундную паузу, последовал за разъярённым начальником.
***
К концу недели в палате мы остались вчетвером. В четверг вислоусый прапорщик увёз в часть расстроенного Ивана. А сегодня утром попрощался со всеми за руку радостный Василий. С его уходом молодёжная компания распалась окончательно: Гена почему-то решил, что это Тимур помогал Ивану в его афере с анализами и демонстративно избегал, как он говорил, «чучмека». Правда, в глаза его так называть Гена, естественно, побаивался.
Мне же он пытался внушить, что Тимур очень подозрительный тип. Дед – антисоветчик и бандит, а сам – слишком уж хорошо говорит по-русски: правильно и интеллигентно. Как будто мало профессуры из Москвы и Ленинграда в Ташкент сослали за годы Советской власти! К тому же, после недавней истории с попыткой трудоустройства, мне с Геной и общаться-то не очень хотелось, а уж на его мнение было и вовсе наплевать.
А поскольку Лущенко с очередной стопкой газет обосновался у единственного в нашей палате стола, я прихватил пару научных журналов и двинул следом за Тимуром в сторону его любимого закуточка. Рядом с той поляной находилась уютная одинокая скамейка, закрытая от прогулочных дорожек густыми зарослями боярышника. На ней было очень удобно читать, а в случае необходимости и разговаривать с самим собой. Мне же сейчас требовалось основательно покрутить в голове свою сумасшедшую «антивещественную» идею – так, чтобы можно было говорить и жестикулировать без помех, не рискуя шокировать окружающих.
Плюхнувшись на скамейку, я начал перечислять в уме главные положения теории. Итак, допустим, что антивещество образовалось одновременно с веществом: в том же месте и в тех же количествах. Тогда, во-первых, оно должно постоянно хотя бы маленькими порциями взаимодействовать с веществом, вызывая непрерывное свечение на границе соприкосновения, там, где регулярно сталкиваются и аннигилируют молекулы обоих типов. Кроме того, во-вторых, иногда на сопредельную территорию должны временами залетать объекты покрупнее, вызывая появление протуберанцев с повышенным выбросом энергии. И все это должно постоянно находиться в поле нашего зрения. Я поднял голову и прищурил глаза. Солнце! Точнее его поверхность. Светящийся солнечный диск вполне может быть такой границей соприкосновения.
Но тогда гипотезу легко проверить. Нужно только рассчитать массу снаряда, который вызовет заметный всплеск энергии, и точку столкновения его с солнечной поверхностью. Потом повторить эксперимент дважды или трижды, чтобы исключить вероятность случайного совпадения…
– Ага… И дать в руки человечества новое, абсолютное оружие, позволяющее уничтожить себя в кратчайшие сроки практически со стопроцентной вероятностью! – возразил из середины моего черепа полузабытый голос Обаламуса.
Гм-м-м… Чуть больше месяца назад мы, вроде как, простились навеки. И вот опять! А я-то был уверен, что бестелесный Об наматывает парсеки на свой межзвездный спидометр, и даже думать забыл о нашей старушке-Земле.
Чего же ему снова от меня понадобилось?
Стоп! В прошлый раз Обаламус говорил, что нельзя сокращать его имя? Такую знатную истерику забабахал! А сейчас – никакой реакции! Странно, очень странно…
– Что случилось, почему вернулся? – мысленно проговорил я свой вопрос.
– Долгая история… – ответил загадочный дух.
Интересно, он что – не все во мне слышит, а только то, что я ему мысленно проговариваю? А как красиво пел: телепатическое общение, импульс от сознания к сознанию. Что-то ты темнишь, наш инопланетный друг! Или это история с Геной сделала меня чересчур подозрительным? Ладно, позже разберемся…
– Ну, что же? Излагай! – говорю ему мысленно. – Я опять в больнице, как в прошлый раз, только карты теперь рисовать не надо. Самое время для долгих историй!
– На крейсере я связался с представителем нашей расы в Совете Сообщества, – сразу же зачастил Обаламус. – И он поставил вопрос о моем возвращении на Землю в качестве Информатора-Координатора с полномочиями посла, но без права расширения контакта. Две недели назад Совета дал согласие на это внеплановое назначение.
Ох, и трудно нам с вами, бесплотными сущностями: документов не спросишь, фотографию с паспортом не сличишь. То «черный ящик» с шизофренией перепутаешь, то мания величия вдруг Координатором представляется. Или не мания?
– Слушай, – хихикнул я недоверчиво. – Если ты белый и горячий, то ошибся адресом! На этом, – мой палец выразительно щёлкнул по горлу, – деле у нас Вася специализируется, а он ещё вчера выписался…
– Ты вообще способен разговаривать серьёзно?! – прикрикнул рассерженный пришелец. – Планета под угрозой уничтожения, а у нас тут чувство юмора прорезалось! Ты хоть иногда слушал, о чем я в прошлый раз говорил?
– Это о барьерах твоих? Так не вижу я, что за это время изменилось. Как было, так и осталось! Даже двух месяцев не прошло! Откуда у тебя вдруг взялся этот тон грядущего апокалипсиса?
– Ладно, начну сначала. Излагаю по пунктам, что непонятно, спрашивай. Договорились?
– Ага. Пункт первый?
– Каждая цивилизация в процессе эволюции встречает три препятствия, назовем их барьерами или порогами. Первый – государственный, второй – корпоративный, третий – индивидуальный. Каждый барьер – преодоление соблазна уничтожить весь свой вид, отказ от изощрённой формы суицида, совмещённого с уничтожением собственной расы. Встретившись с очередным порогом, разумный вид либо преодолевает его и движется дальше, либо гибнет на этом самом пороге! Так понятно?
– Ага, яснее некуда! Я, к твоему сведению – не идиот… И склерозом, кстати, тоже не страдаю! А потому, хорошо помню, что мы только-только прошли первый барьер. Наши ведущие государства преодолели то, что ты назвал «тягой к коллективному самоубийству». Не забыл я и слова о том, что между барьерами обычно пролегают многие столетия, а то и тысячелетия! Ну, так… Что изменилось?
– Об этом чуть позже! По первому пункту все понятно?
– Да, по первому – всё!
– Тогда пункт второй: корпоративный барьер считается пройденным, когда соблазн коллективного самоубийства преодолевают негосударственные структуры – общественные или производственные сообщества. Индивидуальный – после того, как могущество отдельной личности возрастает настолько, что у неё появляется возможность самостоятельно, без чьей-либо помощи и поддержки, распорядиться жизнью своей цивилизации. Это ясно?
– Да! Ты всё так и говорил, я помню. Ну и что?
– А то, что каждому барьеру должно соответствовать адекватное уровню техники самосознание. К примеру, представь себе Фернандо Кортеса с ядерным арсеналом США! Сколько просуществует Земля, после того, как он почувствует свои новые возможности в плане разрушения? При этом, заметь, что последствия ядерных ударов, даже ближайшие – радиоактивное заражение местности, например – он осознать просто не в состоянии. Вы смогли успешно пройти первый барьер потому, что психологически подготовились к нему раньше, чем получили техническую возможность прохода. Этот пункт понятен?
– Скорее да, чем нет. Но разве у нас не хватит времени психологически подготовиться ко второму барьеру за длинную череду грядущих десятилетий?
– Как раз об этом в третьем пункте! Твоя теория об антивещественной природе Солнца и других звезд не должна выходить в свет, потому что её публикация сразу же приведёт человечество ко второму барьеру. На Земле не меньше ста корпораций, которые могут выслать серию спутников для её проверки и более двадцати из них имеют технические возможности в ближайшие десять лет запустить проект по изменению траектории какого-нибудь из крупных астероидов… И сварить в кипятке всё живое на Земле, используя для этой цели направленный пучок солнечного света. А ещё через четверть века – возможность уничтожить биосферу планеты получит любая группа террористов. И тогда всеобщая мучительная гибель землян станет абсолютно неизбежной.
– Ой… – усмехнулся я. – Только не говори мне, что Солнце на самом деле состоит из антивещества! Я же эту гипотезу только сейчас придумал! Пяти минут не прошло! Почти что в шутку! А оно что? Всё так и есть? Обалдеть можно!!!
– Скажи «сдохнуть» вместо «обалдеть», и попадешь в самую тютельку. До «сдохнуть» после публикации этой теории Земле останется лет пятнадцать-двадцать, максимум – полстолетия…
Бред собачий! Я встряхнул головой, прогоняя наваждение… Или не бред? Ладно, примем его слова на веру… Как временную гипотезу…
– И что ты предлагаешь? – спросил я Обаламуса. – Хочешь, чтобы, спасая от самоубийства планету, я попросил у Тимура нож и сделал себе харакири? Или достаточно будет повеситься?
– Не так радикально! Но, по сути, – ты прав… Нужно отказаться от работы в лаборатории.
– Это четвертый пункт?
– Да. Тебе придётся принести эту жертву. Взамен могу помочь в любом другом виде деятельности. У меня есть кое-какие возможности, ты ведь знаешь? Конечно, они далеко не безграничны. Но, по вашим меркам, довольно велики… Судьбу Земли с их помощью изменить не получится, но для успешной карьеры должно хватить.
– А дальше что? Станешь следить за мной до самой могилы?
– Нет, должность Координатора не предусматривает непрерывного присутствия. Контроль будет эпизодическим.
– Ага, а если до той же теории додумается еще кто-нибудь? Не такая уж она и сложная! Ты сможешь приставить стукачей ко всем потенциальным первооткрывателям?
Не стыкуется что-то у него. Замолчал. Ага… Думает, значит! Ну-ну… Пусть поворочает моими извилинами, ему полезно. Или это он сейчас своими извилинами ворочает, но в моем мозгу?
– Я поставлю этот вопрос перед Советом Сообщества в ближайшее время, – неохотно признал свою ошибку Обаламус.
Не сверхцивилизация, а детский сад какой-то! Но нет худа без добра! Один камень с моей души инопланетянин этой ошибкой снял. Будь Обаламус душевной болезнью, никаких погрешностей в его действиях самому больному отыскать не удалось бы… Это я в медицинских журналах вычитал. Ещё в прошлом году.
Странное дело, час назад я не мог решиться уйти в теоретическую физику. А когда выяснилось, что нужно от нее отказаться, меня вдруг до дрожи в коленках потянуло теоретизировать…
Но еще труднее было выбрать, чем заняться. Пожалуй, сильнее всего в свое время мне хотелось стать офицером. Но в девятом классе на медкомиссии в военкомате обнаружили повышенное содержание эритроцитов в крови, врачи поставили диагноз «эритремия» и посоветовали забыть о военном училище навсегда. Для армии я оказался в принципе годен, но с большими ограничениями и только рядовым.
Ко времени окончания школы диагноз заменили на «эритроцитоз». Посоветовали регулярно сдавать анализы крови, не допускать резкого обезвоживания организма и рекомендовали лечебные кровопускания. Для поступления на геофак препятствий не возникло.
С тех пор я регулярно сдаю кровь, тем более что в Боткинской донорам прилично платят. Получается четыре в одном: сдача анализов, лечебное кровопускание, приварок к стипендии и дополнительные выходные. Даже как-то жалко расставаться с такой выгодной болезнью, но раз военная карьера мне с ней не светит, делать нечего – придётся выздоравливать.
Разъяснил ситуацию Обаламусу.
– Хорошо, – сказал он. – Попробую! Только мне проще не уменьшать эритроциты, а увеличить сам организм. Сделаем тебя сантиметров на пять повыше и килограммов на десять тяжелее, а железы того же размера оставим – вот эритроциты и стабилизируются в пределах нормы. Да, не переживай так! Я же тебе не жир наращу, а кости и мускулатуру! Идет?
– По рукам! – отвечаю. – Действуй!
Возвращаюсь в палату, а там как раз результаты повторных анализов на дизентерию пришли. Оказалось, что зря нас с Геной в стационар закатали. Здоровы мы. Намудрили что-то областные эпидемиологи.
С обоими соседями по палате я расстался тепло. Обменялся координатами и с Семеном Михайловичем, и с Тимуром. Гена при расставании не присутствовал, он сразу же за вещами убежал. Даже попрощаться не зашел. Они про Гену тоже не вспоминали.
Уж не знаю почему, но не смог я в тот момент отказаться от предложения Семена Михайловича, хоть и чувствовал себя при этом распоследним лгуном и предателем. Понимал, конечно, что не по-людски получается, но словно держало что-то изнутри… А выйдя из палаты, решил: лучше письмо ему потом напишу.
