Первым в кабинет вошёл Миша Комов. Так уж исторически сложилось. Он – первый, я – второй. Во всём, что касалось суетливой столичной жизни, его приоритет в нашей маленькой компании установился сразу и навсегда. Как-никак, он – абориген этих каменных джунглей. Он здесь родился и вырос. А я всё ещё теряюсь в московском многолюдье. Месяц назад мы окончили третий курс геофака [1] МГУ по специальности «метеорология» и сейчас прибыли в здание Гидрометцентра СССР на Красной Пресне, в отдел краткосрочных прогнозов погоды.
– Здравствуйте, мы на практику, нам нужен Северов Сергей Михайлович, – сказал Миша.
Из-за покрытого синоптическими картами стола поднялся светловолосый загорелый здоровяк лет тридцати. Джинсы, клетчатая рубашка, короткая стрижка, широкие покатые плечи. Встретишь такого на улице – ни за что не подумаешь, что инженер, да не простой, а ведущий. Обычно так выглядят литейщики или трактористы. Не настоящие, конечно, а те, что на агитплакатах.
– Студенты? К нам? Это хорошо! – улыбнулся Сергей Михайлович. – Да вы присаживайтесь, ребята, будем знакомиться.
Вопросы руководитель практики задавал спокойно и основательно, ответы слушал, не перебивая. Через четверть часа, удовлетворив любопытство, он протянул нам свёрнутые в рулон синоптические карты, спустившиеся по трубе из аппаратной за время беседы, и предложил их обработать. Мы вытащили из дипломатов наборы карандашей и устроились за свободными столами. Сам Сергей Михайлович занялся данными радиозонда, и в наши действия не вмешивался. Чертил он так же спокойно и неторопливо, как задавал вопросы. Линии наносил сразу «в цвете» – фломастерами на чистовик. К тому времени, как мы набросали простыми карандашами первые варианты изобар [2], он уже записывал что-то в толстый, прошитый суровыми нитками журнал.
– Черновики готовы, – сказал я.
Миша завершил работу чуть раньше: он и рисует, и чертит быстрее меня. Сергей Михайлович внимательно осмотрел обе карты, одобрительно хмыкнул, внёс пару исправлений и дал добро на завершение работы. Заодно велел называть его Сергеем, мол, не такой уж и старый, чтобы обзаводиться отчеством. Мы радостно согласились. Нам очень понравился руководитель практики… И по всему выходило, что мы тоже произвели на него благоприятное впечатление. Многообещающее начало, что и говорить! Ведь от расположения начальства в нашей жизни зависит многое… Достаточно, чтобы один даже не отрицательный, а просто не слишком хвалебный или слегка двусмысленный отзыв попал в производственную или комсомольскую характеристику, и с мечтой о хорошем распределении придётся попрощаться навсегда. Впрочем, если бы я мог тогда предвидеть, к каким последствиям приведёт в данном случае расположение начальства, то, как знать – возможно, согласился бы рискнуть любой из характеристик, оценкой за практику, а то и всем этим сразу.
Через пару дней мы уже знали, что живет Сергей в одной из подмосковных деревень, а на работу добирается на электричке, что пару месяцев назад он вернулся с зимовки в Антарктиде и что студентов, то есть нас с Мишей, на него «повесили, чтобы жизнь мёдом не казалась». О последнем нам сообщила Светлана Владиленовна – тощая очкастая стерва неопределенного возраста, из тех, которые всё, всегда и обо всех знают. Подозреваю, что она заметила, какими преданными глазами мы смотрим на Сергея, как наперегонки несёмся выполнять его распоряжения, и решила остудить наш пыл… Эффект получился обратный. Если в первые дни мы чувствовали себя частью его работы, то теперь стали общественной нагрузкой. И ещё сильнее «прикипели душой» к этому бывалому путешественнику. Нас бросало в дрожь при одной мысли о том, что он может отказаться от руководства нашей практикой. Нужно ли говорить, что всё свободное время мы посвящали картам, зондам, кодировке и раскодировке [3] сообщений о погоде, методикам составления прогнозов и так далее… Мы были самыми старательными и трудолюбивыми практикантами в стране, а возможно, и во всем мире. И в конце недели на наши счастливые головы свалилась неожиданная удача: Сергей пригласил нас к себе в гости.
Как многое в моей жизни, получилось это совершенно случайно. Синоптики из ночной смены ушли в аппаратную завтракать, и мы с Мишей остались в кабинете одни. Сидели, обрабатывали свежую порцию карт. Ждали прихода начальства. А поскольку дело было в пятницу, начали строить планы на выходные. Я предложил в субботу утром смотаться в Сандуны: отмыть грехи недели. Миша сразу заявил, что их Коптевские бани – не хуже, а билеты туда обойдутся вдвое дешевле. Я ответил, что деньги – мусор, и имеем же мы право… В общем, спор разгорелся нешуточный, голоса ставились всё громче… И тут с порога раздался голос Сергея:
– Так вы, значит, баню любите?
– Да, а что? – повернулся я к нему.
– Ну, тогда… Может, и в деревенскую не побоитесь? Я свою на этой неделе закончил, приглашаю.
– Спасибо, мы с удовольствием! – ответил ему Миша, он всегда быстрее меня соображает.
Вот так и получилось, что солнечным пятничным вечером после дежурства мы с Мишей сидели в вагоне подмосковной электрички в компании руководителя практики и с величайшим вниманием слушали его рассказы об антарктической зимовке. Мы были безмерно счастливы.
Дорога от платформы до дома в памяти не отложилась. Во-первых, была она короткой и удобной, а во-вторых… Очень уж увлекательно Сергей описывал своё возвращение с антарктической вахты. Кто же способен смотреть по сторонам, когда перед его мысленным взором встают океанские волны, сверкают молнии, а в ушах шумит штормовой ветер, и раздаются раскаты грома?
Дом у нашего начальника оказался таким же крепким и основательным, как его хозяин: красные кирпичные стены, многоцветные яркие наличники окон, сверкающая новенькой оцинковкой крыша, двухметровый деревянный забор. Войдя в калитку, мы попали в покрытый свежим асфальтом внутренний дворик, от которого отходила щебёночная тропинка к бревенчатому строению деревенской бани. У входа в нее примостилась дощатая собачья будка. Оттуда, громыхая цепью, выскочил громадный пёс. В нём даже далекий от кинологии человек сразу бы признал восточно-европейскую овчарку. Зверь явно знал себе цену: два коротких взмаха хвостом – приветствие хозяину – и молчаливое изучение гостей. Подавать без надобности голос было, как я понял, ниже его достоинства.
– Ну что? Вначале моемся, потом ужинаем? Или наоборот? – спросил Сергей.
Естественно, мы выбрали баню… И не прогадали. Пар был просто потрясающий! Каменка после каждого ковшичка долго шипела голодной гадюкой. Веники со свистом рассекали прокалённый белесоватый воздух. Раз за разом вся троица вылетала в предбанник с твердой уверенностью, что этот заход был последним… Но, остудившись в ледяной ванне и отдохнув, мы снова и снова ныряли в пахнущую мятой и эвкалиптом парную.
Когда закончили, на дворе уже смеркалось. Выходили из бани в состоянии, близком к эйфории. Казалось, даже самый слабый порыв ветра может поднять меня в воздух и унести к облакам. Судя по сверкающим шалым глазам и алым пятнам на щеках, Сергей и Миша чувствовали то же самое. К дому брели напрямик мимо будки. Так было ближе. Лежащий возле неё пёс встал, неторопливо потянулся, чуть заметно помахал хвостом и требовательно боднул мою коленку лобастой башкой. Похоже, признал другом хозяина и потребовал ласки. Я поскрёб ногтями широкий бугристый лоб, почесал по очереди сначала за правым, а потом и за левым ухом, потрепал по могучей шее.
– Признал тебя Пальма, – довольно усмехнулся Сергей.
– А почему Пальма? – спросил Миша, обменявшись со мной удивлённым взглядом.
Такую экзотическую кличку нам прежде встречать не доводилось.
– Да-а-а… – махнул рукой Сергей. – Его первый владелец месяцами из запоя не выходил, где ж ему было кобелька от сучки отличить, а когда пёс ко мне попал, уже привык на Альму откликаться. Вот и пришлось новую кличку изобретать, чтобы на слух от старой не отличалась. Пальма [4] – режиссёр американский. Афиши его фильмов по всему Гамбургу висели, когда мы зашли туда на обратном пути.
Сергей отстегнул ошейник.
– Пусть ночью по участку гуляет, а то весь день на привязи просидел. Вас-то он теперь не тронет, раз своими признал.
Шерстистый тёзка американского режиссёра неторопливо потрусил по кругу вдоль забора. Ступал он степенно и важно, словно получил уже не одного «Оскара». Ну, а мы двинулись к дому. В сенях сбросили кроссовки и прошли на кухню. Сергей начал доставать из холодильника продукты, а Миша вынул из дипломата и сунул в морозилку бутылку «Сибирской» [5]. Я «Токайское» [6] охлаждать не стал, сразу на стол выставил обе бутылки. Сергей одобрительно хмыкнул:
– А вот это правильно, водка пусть охладится немного. Начинать лучше с лёгких напитков, а потом идти на повышение градуса. Так и перебрать труднее, и голова утром болеть не будет.
***
Сергей знал, о чём говорит. Наутро, когда вся троица выскочила умываться во двор, голова у меня действительно не болела. Мы плескались, намыливались и ополаскивались у бочки с прозрачной дождевой водой, не забывая довольно отфыркиваться. Солнце слепило глаза, отражаясь от её волнистой поверхности.
– А чего вы в наш отдел подались? Это же скука несусветная! – голос Сергея сквозь вафельное полотенце звучал приглушённо. – Ведь летом же куча экспедиций! В любую часть страны…
– Шурику нужно было перепройти часть практики за первый курс: три недели в июле, которые пропустил из-за болезни, – развёл руками Миша. – А в оставшееся время успевали только к вам…
– Зато на следующий год иркутяне пригласили всех желающих на Байкал, – договорил за него я.
– И вы согласились? – Сергей протянул нам два белоснежных полотенца.
– Шурик всегда готов родных сибирских комаров подкормить, а я ещё не решил пока, – ответил Миша.
Он со школы бредил математическим моделированием, и особой любви к энцефалиткам [7] с накомарниками не испытывал. Я уже собрался защитить свой таёжный выбор, но не успел. В колено требовательно ткнулась собачья голова.
– Доброе утро, Пальма! – я потрепал ладонью обросшую шерстью мускулистую шею и наклонился поближе к могучему черепу. – Доброе утро, дорогой!
Пёс довольно заурчал, подставляя ласкам прижатое к шее ухо… И вдруг резкий бросок!.. Мгновение назад перед моими глазами был покрытый шерстью затылок, и вот на его месте уже громадная красная пасть, которая неторопливо, будто в режиме замедленной съемки продолжает раскрываться и приближается к лицу. Резко двигаю головой влево, пытаясь убраться подальше от огромных белых зубов. Правая сторона её дёргается вниз. Чуть слышно хрустит раздираемое клыками ухо. В лицо ударяет покрытая щебнем дорожка. Перекатываюсь налево, подальше от оскаленной пасти…
Пульсирующими толчками к уху приходит боль, но она где-то на краю сознания. Главное – враг, секунду назад казавшийся четвероногим другом. Пёс всего в метре от меня, он готов к следующему броску. Прыжок по кратчайшей траектории… Мои ноги – стальная пружина, взведённая коленями к подбородку… Удар в самый центр летящего к горлу снаряда… Зверюга кувыркается в воздухе, падает на бок… Взлетает в новом прыжке… Мои пятки снова бьют его в грудь, как в прошлый раз… В глазах пса яростный огонь… Что на него нашло?! Третий рывок по кратчайшей… Удар… Кувырок… Белые лица друзей… Они ничего не понимают… Ещё один прыжок… Но почему опять по прямой?! Чуть-чуть вбок – и его челюсти сомкнутся на моём горле…
Хриплый вопль «Убери собаку-у-у!!!» разрезает застывший от страха воздух. Кто кричал, и почему так саднит горло!? Сергей, наконец, приходит в себя и бросается на выручку. Пальма, в очередной раз взлетевший в воздух, внезапно зависает на середине прыжка. Ошейник глубоко врезается в густую шерсть на горле. Пёс рычит, но смиряется. Сергей тащит его к будке и сажает на цепь. Миша протягивает руку, помогает подняться. По воротнику рубашки течёт что-то теплое, на щебёнке появляются кровавые пятна. Правым глазом пытаюсь разглядеть повреждения. Вижу свисающий к шее кусочек чего-то красного с неровными краями.
– У тебя ухо оторвано, нужно срочно в больницу, – говорит Миша, протягивая носовой платок. – Держи.
– Живо в дом за документами и к хирургу, здесь десять минут ходу! – Секундное замешательство прошло, Сергей вновь предельно собран и решителен.
В прихожей на пару секунд отнимаю от шеи платок и бросаю беглый взгляд на зеркало. Влажный красный зигзаг разделил правое ухо по вертикали на две части, соединённые узкой перемычкой мочки. Нижний кусок болтается, как маятник, роняя на плечо кровавые капли. Ну что ж, крупные сосуды не задеты… Могло быть и хуже.
***
Очередь к кабинету хирурга встретила нас недовольным ворчанием. Никому не улыбалось стоять в коридоре лишние полчаса. Но шедшая впереди медсестра, не останавливаясь, решительно толкнула дверь. Через минуту она вышла из помещения, бросив в мою сторону: «Постойте чуть-чуть, он уже заканчивает», и скрылась на лестнице.
Минуты через три дверь отворилась, выпуская молодую румяную толстушку с забинтованным запястьем.
– Ну, кто там экстренный с ухом?! Заходи! – прогремел из глубины комнаты хорошо поставленный баритон.
Все посмотрели на меня, и я шагнул внутрь. Стройная молодая брюнетка в синем халате и с марлевой повязкой под глазами ловким ударом локтя захлопнула дверь, отсекая мне путь к отступлению. Врач – мужчина среднего роста, среднего сложения и среднего возраста – сидел за столом и что-то быстро писал. Было странно, что у этого невзрачного человека такой выдающийся голос.
– Эх, ваши б слова, да до Бога, – попытался я поддержать беседу. – Честно говоря, даже и не знаю, с ухом я или уже нет!
Взгляд доктора оторвался от бумаг и сфокусировался на окровавленном носовом платке, который я прижимал к правой стороне шеи.
– А покажи-ка мне, что там?
Я медленно и осторожно опустил платок.
– Ну-у-у… Всё не так уж и страшно! – хирург внимательно осматривал рану. – Для начала постараемся это пришить, вдруг прирастёт? А если отвалится – подрежем покороче… Ха!.. И второе тоже. Для симметрии!
– А сколько шансов за «прирастёт»? – попытался уточнить я. Перспектива остаться без ушей как-то не радовала.
– Рана свежая, грязи не видно. Думаю, шансы неплохие. Да ты не переживай! – ободряюще подмигнул он. – Ко мне прошлым летом один грузин прибежал, ему собака другой орган оторвала, поважнее уха… Тоже на ниточке болтался. – Доктор уже домыл руки и вытирал их белоснежным полотенцем. – И что ты думаешь? А ничего! Срослось в лучшем виде. Через пару месяцев приходил на осмотр… Хвастал, что всё отлично функционирует… Жене нравится. И не жене – тоже. Так что, не переживай! Садись на стул и постарайся не дергаться.
Я старался, но получалось – так себе. Новокаин помогал мало.
– Терпи, – периодически повторял врач. – Если хочешь, чтобы шов не был заметен, нужны частые мелкие стежки, а анестезия в таких местах действует слабо, ну да ты частично изнутри обезболенный, похоже ещё с вечера… Если терпеть трудно, стони или ругайся… Да, хоть плачь! Только не дёргайся! И вот ещё… Дыши-ка ты, братец, в другую сторону! А то окосею без закуски и неровно сошью…
Стоны не помогали, а реветь или ругаться при медсестре было неудобно – и я стал потихоньку поскуливать. Зачем? Почему? Сам удивляюсь! Но терпеть боль стало легче…
– Ну, вот и всё… А ты боялся! – Хирург напоследок обработал рану чем-то пахучим и едким; пока сестра накладывала повязку, он заполнил медицинскую карту и сунул её мне в руки. – Посиди в коридоре, скоро тебя отведут в палату… Следующий войдите!
***
…Куски льда отскакивают от оцинкованной крыши при каждом ударе. Левая рука сжимает пруток ограждения. Холод добирается до ладони даже сквозь меховую варежку. Никаких лишних движений. Пять этажей – не шутка. Каждый удар точно выверен, лезвие рубила чуть-чуть не доходит до стальной поверхности, но во льду образуется сквозная трещина. Рука заканчивает движение резким боковым рывком, отдирающим отломленный кусок от кровельного железа. И очередная глыба падает во двор… С каждой минутой тело всё хуже слушается… Ещё два-три метра, и нужно отдохнуть. Шаг левой, передвигаю следом правую, теперь надо скользнуть рукой по прутку, перехватить поудобнее. Нога отъезжает в сторону… Не страшно! Опора на левую руку… Чёрт, какая мразь не проварила ограждение!.. Пруток изгибается, варежка скользит… К чёрту рубило!.. Правая рука вцепляется в шершавый пруток рядом с левой… Живот бьется об обледенелый край… Пруток сгибается все сильнее… Руки скользят по его металлическим граням… До опоры уже не дотянуться… На какую-то долю секунды правая варежка цепляется за неровный стальной кончик… Толстая ткань с треском расползается… Край крыши медленно отходит вверх… Его движение ускоряется всё сильнее… С соседнего балкона вспархивает стая синиц… Руки и ноги болтаются в воздухе… В уши вползает чей-то тихий испуганный хрип…
Светло-синие занавески на широких трехстворчатых окнах, кружка на тумбочке. Я сижу на больничной койке. Между лопатками стекает струйка пота. Бред?.. Нет, кошмар… Обычный кошмар… Так уже бывало прежде… В минуту опасности, когда ситуация развивалась стремительно и мозг не поспевал за мышцами, я действовал автоматически, не успевая даже толком испугаться, а потом снова и снова обмирал от страха, прокручивая в уме прошедшие события… Но было в сегодняшнем сне что-то странное, что-то такое, чего не случалось раньше. Понять бы ещё, что?
Сквозь приоткрытую дверь из коридора донёсся ровный цокот каблучков. Я скосил взгляд на часы. Ну, да… Семь, ноль-две. Дежурная медсестра разносит по палатам таблетки и градусники. Но постепенно и незаметно в этот четкий ритм вплетаются другие звуки – удары рубилом по примёрзшему к стали льду… Сердце резко подскакивает к ключице и стремительно рушится вниз. Перед глазами темнеет… Я не завопил только потому, что пересохший от страха язык прилип к гортани. Подмышки мгновенно взмокли. Да что это со мной сегодня?
Дверь скрипнула и отворилась. В проёме показалась Галочка… Наша юная медбогиня – только что из училища. Глазки сверкают, улыбка до ушей, укороченный халатик закрывает полные загорелые ноги до середины бедра. В руках поднос с баночками, коробочками и градусниками. А в центре композиции моя персональная «голгофа» – громадный прозрачный шприц с толстенной иголкой. Очередной укол от бешенства. Третье утро подряд мне вгоняют эту иглу в мышцы живота, и будут колоть так сорок дней «…если не принесёте справку от собаки о том, что она не бешеная», – сказал главврач во время большого обхода. Сергей сводил Пальму к ветеринару. Справку обещали выдать к концу недели.
А вообще, мне грех жаловаться. Ухо срастается нормально. На практике Сергей обо всём договорился. Он сильно переживает, хоть и старается не подавать виду. Ветеринар сказал, что Пальма бросился на меня из-за запаха перегара. Видно кто-то пьяный его в своё время сильно обидел, вот пса и переклинило. А первый хозяин в алкогольном дурмане часто «свою Альму» лупил, и Сергей об этом знал. Только значения не придавал, да и не было раньше у пса таких закидонов…
Все эти мысли неторопливо ворочались в моей голове, а руки меж тем занимались делом – обрабатывали карты барического поля [8]. Их вчера вечером принёс Миша вместе с моими карандашами, фломастерами и цветными мелками.
Ранение само по себе, а практиковаться тоже надо – руку набивать. Глаза привычно отыскивали вершины барических холмов и низины впадин. Одна за другой на бумагу ложились изобары [9]. Остальную работу отложим на завтра, когда Сергей примет первую часть. С каждой новой картой я поднимался всё выше в атмосферу, и всё меньше данных было на них нанесено. Всё заметнее становились контуры рек Евразии. И вдруг перелистнув покрывшуюся изолиниями четырехсотку [10] я внезапно увидел, как следующая за ней карта с надписью «300 мбар» сама собой расцвечивается и заворачивается в полушарие… Исчезает больничная палата, выпадает из поля зрения стол, уплывает в туман коробка карандашей и всё, что ещё миг назад было перед глазами. Карта становится цветной и объемной, а потом начинает двигаться, поворачиваясь с северо-запада на юго-восток и постепенно укрупняя масштаб. Из поля зрения уходят Индокитай, Дальний Восток и Монголия. Изображение слегка подрагивает…
Ослепительная оранжевая вспышка… Красно-жёлтые звёздочки, круги, искры… И сразу же – кромешная тьма… Из которой минуту спустя начинает медленно прорисовываться больничная палата… Громкие ритмичные удары в ушах постепенно становятся тише, и я понимаю, что это стучит сердце…
_______________________________________________________
[1] в Московском государственном университете имени М.В. Ломоносова под этим сокращённых термином скрываются два факультета: географический и геологический. Споры о том, кто является истинным «гео-» начались ещё в 1938 году – когда они оба были основаны – и не утихают до сих пор. Студенты, аспиранты и преподаватели обоих факультетов свой в разговоре всегда сокращают, а чужой называют полностью. Настоящие «гео-патриоты» с обеих сторон – скорее отрежут себе язык, чем произнесут полное название собственного факультета. В данном случае речь идёт о географическом факультете, на котором есть кафедра метеорологии, климатологии и агрометеорологии
[2] изобары – в метеорологии так линии равного давления. А вообще это один из примеров «многозначного» термина – в разных разделах науки словом «изобары» могут именоваться самые разные понятия. В ядерной физике, к примеру, изобарами называют нуклиды разных химических элементов, имеющие одинаковые атомные веса; в спектрометрии – молекулы с одинаковой молекулярной массой и т.д.
[3] сообщения о погоде многие годы передавались по телеграфу в закодированном виде – не словами, а цифровыми группами и пробелами между ними; и каждый метеоролог должен был уметь быстро переводить текстовое сообщение о фактической погоде на станции в цифровую форму и обратно
[4] имеется в виду знаменитый голливудский режиссёр, сценарист и продюсер Брайн де Пальма, автор широко известного фильма «Кэрри» (снятого им в 1976 году по одноимённому роману Стивена Кинга), имевшего в те годы большой кассовый успех в Северной Америке и Западной Европе
[5] одна из популярных в то время марок водки, крепостью 450
[6] венгерское вино, оно часто продавалось в фирменном магазине «Балатон» на Ломоносовском проспекте, рядом с общежитием геофака МГУ
[7] энцефалитка – экспедиционная куртка специального покроя, сильно снижающая вероятность проникновения под одежду клещей – основных переносчиков энцефалита
[8] карты пространственного распределения атмосферного давления, в синоптической метеорологии в этом качестве чаще всего используются карты высоты над уровнем моря поверхностей равного давления (850, 700, 500, 400, 300 миллибар и т.д.)
[9] строго говоря, изобарами они являются только на синоптической карте, где проводятся линии равного давления на уровне моря, а на высотных картах (картах барического поля) вместо них наносятся линии равной высоты соответствующей изобарической поверхности (850, 700, 500, 400, 300 мбар и т.д.) над уровнем моря. Но эти линии метеорологи по привычке тоже называют «изобарами»
[10] карту 400 мбар
