Наше военное детство

Что может помнить о своем детстве четырех-пятилетний ребенок? Да всё! Всё, что произвело на него сильное впечатление. Да еще, наверное, что рассказывали позже старшие о тех же событиях. Автор этих «мемуаров», например, запомнил… речь В.М. Молотова о начале войны. Не подумайте, что маленькая девочка сразу поняла, что тихий голос по радио сообщил о самом трагическом событии ХХ века.

Сначала она обратила внимание на тревогу десятка знакомых ей соседей, собравшихся у открытого окна, на котором стоял радиоприемник. Все взрослые смотрели на него с тревогой и молча слушали тихий мужской голос. Некоторые тетеньки даже плакали. Почему? Это объяснил внукам дедушка – сосланный в казахские степи донской казак. Воин, прошедший не одну войну, Осей Сергеевич хорошо понимал, что обрушилось на его Родину. Его родная станица осталась далеко, на берегах Дона. Наверное, германец скоро захватит ее… Там в юности его уже призывали на Русско-японскую войну. Он с другими станичниками несколько раз «гонял бунтарей – полячишек» на границе с Россией. За Веру, Царя и Отечество сражались казаки в Первую мировую с «германцем», который сейчас опять напал на Россию. Но когда станичники попытались создать свою Донскую «особливую вольную страну», их объявили белогвардейцами и отправили сначала на Соловки, а после – в далекую неведомую Караганду строить железную дорогу или работать в шахтах.
Приемные дети Иван и Анна, подростками усыновленные в голодные пореволюционные годы, приехали к родителям добровольно, поэтому их «не кулаков» приняли на работу на железную дорогу (на фото на отце ребятишек – форма железнодорожника).

Их трое детей родились в 30-е годы уже в Казахстане. Кто такие Молотов и Сталин, дед и отец объяснили им постепенно, когда малыши подрастали. А тогда, в 1941 году, никто не хотел пугать детей. Жизнь продолжалась такой, какой тысячам ссыльных удалось самим создать для себя в степных поселках близ угольных шахт.

Целители

— Симе Чернышовой в цирке бы работать! — смеялись соседки, осуждая нашу соседку, любительницу собак. Ее малюсенькая визгливая Жулька ходила на задних лапах, была обучена петь и танцевать под дудочку хозяйки. Серьезные многодетные соседки считали Серафиму слегка чокнутой. Это ж надо с собакой столько возиться! Конечно, если муж и огород копает, и стирать помогает, и корову подоить может, почему ж с собакой не дурачиться! Глупость какая! И не стыдно ей! Однако никто не мог удержаться от смеха, слушая Жулькин писклявый вой под арии из опер, звучащих из черной тарелки репродуктора. Это и называлось пением. Как все артистки, Жулька была нервной и капризной. Признавала она только хозяйку, а ребятишек, даже своих, близко не подпускала. Почтальонка же боялась ее смертельно. Жулька вцеплялась в ее сумку мертвой хваткой, и взрослая женщина орала на всю улицу благим матом, крутилась с сумкой на отлете, пытаясь сбросить собачонку. Но злющая Жулька взлетала в воздух, рычала, а сумку не отпускала, пока нахохотавшаяся Сима не крикнет: «Фу!»

Все собаки почему-то яростно не любили письмоносицу. Наверное, они чувствовали, что в ее брезентовой сумке часто таилась беда – похоронки, от которых женщины сразу начинали так кричать, что сбегались все соседки.

— Тосечка, отнеси тете Симе письмо, — попросила как-то почтальонка девочку. Та схватила белый треугольничек и, размахивая им, радостно помчалась по дорожке между грядками соседского огорода. Жулька с визгом выскочила из-под куста картошки и вцепилась в руку с письмом. Тося не запомнила своего крика, боли в искусанных собачонкой руках, капающей на письмо и белый фартучек крови. Не видела, как дядя Петя отшвырнул ногой белый визжащий комок, подхватил сомлевшую от страха девочку на руки и понес домой. Мама смертельно перепугалась, увидев на его руках окровавленную дочку без сознания.

Они стали вместе сниться девочке (Тосечка сидит в центре на верхнем снимке) каждую ночь — коза и собака – обе рогатые, визгливые, тянущиеся к ее лицу зубастыми мордами. Мама просыпалась от крика дочки, брала ее на руки, успокаивала, но страх приходил вместе с сумерками, таился за дверью, выползал из-под кровати.

В лунные ночи ее будили блики света на стенах и не давали больше уснуть. Девочка садилась на подоконник и смотрела в ночное небо. Если измученная дневными хлопотами мама прокараулит, то утром находила дочку не в кровати, а в самых неожиданных местах – спящую на сундуке, за столом на лавке. Боялись: уйдет ночью и упадет, не дай бог, в колодезь. Или, тьфу-тьфу, лунатиком станет! Надо лечить, решил семейный совет. А мастером по лечению считалась Бабика.

Вечером, важная от того, что она стала главной в доме, Бабика открыла сундук. Ребятня, все трое, как тут и были — прилипли к запретному хранилищу секретов. Сверху лежала дедова казачья «хвуражка», с красным околышем, синие штаны с лампасами и складная медная иконка.

— Ето память о службе. Нам сам генерал Куропаткин иконки раздавал. Гляньте, ребятишки, тут Николай Угодник, защитник воинства. Он мене и спас от япошек. Они нас побили, ну и мы им показали, как казаки воюють. Шашки наголо и вперед! Вот, глянь на карточку, какие мы молодцы-удальцы были!» На пожелтевшей фотографии сидели незнакомые дядьки, выпустив кудрявые чубы на такие же, как у Деда, фуражки, ремни крест-накрест на груди, шашки у ноги. Деда не узнать – такой молодой. Да и лица на карточке выцвели, видны только фигуры в мундирах.

Дед надел на лысину «хвуражку» — эх, чуба нету, на козырек выпустить! — отдал честь. «Ну-ка, ребятишки! Кто из вас настоящий казак? Ну-ка, раз-два! Стройся! Запевай!»

Фуражку надевал краснощекий черноглазый Колька, бабушкину цветастую шальку завязывали на белую головенку Тоськи.

Из того же сундука иногда появлялась аккуратно завернутая в мягкую ткань скрипка. Дед натирал кусочком канифоли смычок — и начинались танцы! Малюсенький Валька прыгал у мамы на руках, а Тосю ставили в пару с Колькой, учили сложным па краковяка. «Девчоночка Надя, чаво табе нада? Ничаво ни нада, акроме щикалада!»- распевал под скрипку Дедика вместе с ребятишками модную песню. Иногда вместо «щикалада» появлялся в песне такой же загадочный для них «мурмалат». «Канхветы такия,»- объяснял Дед, но и конфеты были мало знакомы малышне, хотя мама любила рассказывать, что до войны у маленькой тогда единственной дочки был чемоданчик, полный разных конфет, а она, дурочка маленькая, их не ела, а играла, как кубиками. А в магазинах бочками стояла повидла, и никто ее покупать не хотел. Дети слушали эти рассказы, как дедову сказку про Сивку-Бурку. Было также интересно и непонятно. И Сивку-Бурку, и щикалат-мурмалат, и повидло, и магазины они представляли чем-то сказочным. Магазины исчезли вместе с войной…. Были только лавочки, где по карточкам выдавали хлеб. Мама там с ночи занимала очередь. Ей на руках чернильным карандашом писали номер. Иногда она приходила домой без хлеба и заплаканная – чуть в дверях не задавили и вытолкнули из очереди.

Целебная шаль

В тот вечер танцев не было. Бабика с самого дна сундука достала большущую, как одеяло, вишневую в желтых розах кашемировую шаль.

— Венчальная это! В ней на родине три девки замуж выходили, в церкви венчались, поп-батюшка святой водой ее окропил. Теперь она целебная. Вот как первая звезда взойдет, Тосюшку на порог посажу, платком накрою, молитву прочитаю, весь страх уйдет, — объясняла бабушка. — Никого она бояться не будет — ни собак, на чужих мужиков, что шалаются по дворам, того и гляди чего-нибудь сопрут, гады такие! Прости мине, господи, согрешила словом невольно!

Ругаться в такие моменты грех – лечение не подействует, но бабка с трудом удерживалась, чтобы не высказаться в адрес своих вечных врагов. В ожидании первой звезды Дед ставил в печку, прямо на угли, банку с оловом. Ребятишки заглядывали в топку, на красный жар, ждали, когда серые кусочки металла превратятся в жидкое серебро. Тогда Тосю сажали на порог, накрывали с головой шалью, мальчишкам, чтоб под ногами не крутились, велели смотреть на небо и ждать первую звезду. Бабушка, шепча непонятные слова, ставила на голову девочки ковшик с водой. В него вливали тонкой струей расплавленное олово. Тося вздрагивала от шипенья горячего металла, слушала бабушкину молитву и подсматривала сквозь дырочку в платке: смотрит ли на нее вечерняя звезда Зорька — Око божье, как говорил Дед. Звезда смотрела.

Взрослые доставали из ковшика застывший металл, вертели его в руках. Ребятишки тут как тут.

— Вон, гляди, сучка Симкина зубы ошшерила! — высматривала бабушка в причудливых формах металла главного врага девчонки.

— Ух, пропади ты пропадом! На что девчатишку нашу испужала? Все, гадюка, конец табе! Таперича спать ночами внучушка будеть! А мужика тут нету, — удивлялась бабушка.

А Дед, посмеиваясь, спрашивал:

— А бабка ворчливая там есть?

— Ты, дед, на сабе погляди! Я ругаюся для порядку, чтоб дети послушными были. А ты тока напихиваешь их своими байками!

Тося слушала Деда с Бабикой и смотрела в окошко на яркую звезду на синем небе, на Луну с темными пятнами и вспоминала чудные байки Дедики. Он рассказывал, что это не пятна, а Каин, который убил своего брата Авеля. А страшнее братоубийства нет греха. Вот и мучается там, на месяце, энтот Каин, вечно машет топором, чтобы люди видели его позор и не повторяли страшного преступления — братоубийства.

Она еще не знала, что дивный говор стариков, пронесенный ими через все ссылки, сказки про Сивку-Бурку, библейские сказания, молитвы, не прочитанные, а заученные ими от своих родителей и батюшек в церкви или в казачьем полку, и даже древнегреческие мифы, которые рассказывал, чтобы повеселить соседок, развеселый хохол Юхвим, навсегда войдут в ее память. Все вместе это окажется потом воспитанием в христианских традициях, о которых будут спорить ученые мужи, пытаясь ввести в постперестроечные школы разные религиозные науки.

Лишь изучая в институте диалектологию, она поймет удивление ее первой учительницы. Девочка пошла в первый класс не 1 сентября, как другие дети, а чуть позже. Накануне она поранила палец, с которого долго и мучительно сходил ноготь.

— Девочка, ты почему в школу не ходила? — спросила милая черноглазая девушка — учительница Мария Григорьевна.

— Хворала… С перста ноготь сходил, пальщик болел. Мине маманя не пускала в училишшу.

Услышав, как говорит маленькая беленькая девочка в длинном, почти до пят платьице и в белом платочке, повязанном по самые брови, Мария Григорьевна заулыбалась и повела ученицу в соседний класс. Там Тане — так стали звать ее в школе, а потом и дома — задавали вопросы и улыбались весело, услышав ее донской говор, еще несколько молодых учительниц.

Все прошло через полгода. Обожавшие свою молодую наставницу дети во всем подражали ей, даже в речи. С тех пор всех старших дома маленькая прилежная школьница стала называть исключительно на Вы. «Как чужих!» — сердилась Бабика, но авторитет учительницы преломить не смогла.

А пока ясная, лучистая звезда светила в окошко маленького домика на окраине станции Караганда-Сортировочная. И больше не нужно было бояться страшных снов. В них уже не танцевала с «пением» тёть Симина злобная собачка, не бродили страшные мужики в черных лохмотьях. Бабика называла их странным словом «выковырянные». «Их выковыряли с родины от немца и привезли суды, в ссылку».

Дедика с Бабикой прогнали всех врагов сразу молитвой на вечерней заре и шипящим оловом. Девочка засыпала и видела во сне лишь ясную звезду и корову Зорьку, пахнущую, как мама, — молочком и цветами.

Слава о целительнице-бабушке покатилась по дворам. Ее стали приглашать соседки. Выливание испуга ей хорошо удавалось. Она так загордилась, что стала ходить не в каждый двор, а только к тем, кого уважала. Целительница даже ездила в другие поселки. Своих детей лечили сами мама и бабушка. Они знали некоторые травы и пытались собирать их в степи, хотя они были совсем другие, чем на родине — «дома на Дону». Всегда в запасе была череда, в которой купали малышей, спасая от опрелостей и диатеза, не зная даже такого слова. Сыпали соль на пупок, если болели животики. С молитвой массировали горло тремя перстами, если опухали желёзки. Главное лечение от простуды – закутать в теплый пуховый платок, напоить горячим молоком с маслом и, загнав на печку, уложить там под шубой. В самых тяжелых случаях «накидывали махотки» — ставили глиняные горшочки вместо медицинских банок. Ни одного врача, ни медсестры со шприцем не было в детстве ребятишек. Да и серьезных болезней тоже. Только в школе им стали делать прививки.

Однажды авторитет домашней целительницы был подорван … козой. У той выступила на животе какая-то шишка. «Грызь!» — установила диагноз бабка, так она называла грыжу. Ну, а раз грызь, надо ее грызть. «Ишшо чаво придумала! Замучишь скотиняку!» — говорили бабке и дед, и мама. Но бабка была упряма и стала лечить козу втайне от них. Однажды из сарая раздалось отчаянное блеяние и бабку застали на месте преступления. Она грызла живот козы. Через несколько дней животное стало умирать и его прирезали. «Ну, гутарили табе, чтоб не трогала скотину! — сказал дед. – Видишь, почку ей перегрызла!» Разыгрывал он бабку или и впрямь лечение было таким варварским, неизвестно, но целительница перестала, как говорила мама, сердясь, шалаться по дворам с медицинскими целями.

Все это было бы забавно, если бы однажды не кончилось трагедией. В начале лета 1944 года тяжело заболел дедушка. Как давным-давно его маленьких сыновей начала душить и его глотошная. Старый донской казак, дедушка был терпелив необыкновенно, никогда не жаловался на здоровье и свято верил, что даже самую тяжелую рану можно залечить, как на войне, залепив ее порохом, смешанным с паутиной. Можно еще пеплом от цигарки посыпать. Как рукой снимет! И в этом случае его лечили домашними средствами – горячим молоком, пуховым платком. Но горло в этот раз распухало все больше, и его стали обертывать горячими отрубями, распаренными в чугунке. Их сложили в шерстяной чулок и стали обертывать шею больного, класть на грудь. Дедушка стонал от ожогов, бабушка кричала: «Тярпи!» После этих процедур дедушка стал задыхаться, а потом потерял сознание. Тогда побежали в больницу. Приехала тогдашняя «скорая» — еле живая кляча, запряженная в телегу. Дедушку увезли… Оказалось, у него была какая-то злокачественная ангина, в горле образовались страшные нарывы. Врач вскрыл их, дедушке вроде стало легче, он начал дышать, но было поздно, и он умер прямо в операционной. Над нашим домиком раздался такой же траурный крик женщин, как у соседей, получавших похоронки…

Были теплые дни начала лета. Расцвели первые ноготки на грядках. Простой сосновый гроб, сделанный папой в баньке-мастерской, стоял во дворе. Подходили соседи попрощаться с Осеем Сергеевичем. Приезжали худые старики-земляки с палками в руках из Компанейска, Тихоновки, Михайловки и быстро уезжали. Видимо, отлучались без разрешения комендатуры, или отпускала она их ненадолго. В последний день чужих не было, только своя семья стояла в солнечном дворике. Дети не понимали, что прощаются со своим всегда веселым Дедикой навечно. Ветерок шевелил его редкие седые волосы. Иконка-складень с ликом Николая Угодника, прошедшая с ним все войны, лежала на его груди. Казалось, он живой, сейчас встанет, подмигнет серым глазом и скажет что-нибудь такое, от чего все рассмеются, а тугодум Колька долго будет думать, правду ли сказал Дедика или пошутил.

— Папаша так радовался, когда услышал, что станицу освободили. Говорил, наши скоро германца окончательно побьют, — почему-то сказал папа. А мама заплакала.

На кладбище детей не взяли.

Теперь на том месте, недалеко от вагонного депо, стоят пятиэтажки. От кладбища не осталось и следа. А Дедушка, его разговоры, рассказы, шутки запомнились детям и взрослым. «Дедика говорил… Папаша рассказывал…» — эти слова звучали так часто, что казалось, дедушка умер совсем недавно. «Гляди не бряши! Бог с нёбушка все видить и бряхунов наказывает!» — иногда говаривала бабка, подозревая детей в какой-нибудь детской шкоде. И Бог представлялся ребятишкам веселым лысым дедом с бородой, который смотрит то ли с Луны, то ли из-за облака. Осей Сергеевич скрасил детство сироты-мамы. В голодный 1921 год приютил, несмотря на протесты бабки, маленького папу, сбежавшего из приюта, возможно, спас его от голодной смерти. Благодаря его кропотливому труду и оптимизму все выжили в ссылке, во время войны, создали дом и семью, потому что именно он был настоящим главой семьи, ее центром и хранителем.

В тот год Тося пошла в школу, а до так ожидаемой Дедушкой Победы оставалось чуть меньше года. Из донской станицы опять стали приходить письма.

Подробнее об истории города читайте в нашем проекте Исторический Петропавловск