Людмила Исупова: Борткевич не из тех, кто исчезает навсегда…

Во второй половине 70-х состав «Песняров» усилили приглашённые Владимиром Мулявиным (и, как всегда, талантливые) новобранцы. Жемчужиной, украсившей букет уникальных голосов, стала Людмила Исупова: в данном выпуске читателям Петропавловск.news предлагается беседа о разных этапах творческой биографии певицы. Ярчайшим из которых, конечно же, является совместная работа и общение с Леонидом Борткевичем — его памяти, памяти его друзей, коллег по сцене и посвящается интервью…

— Людмила Михайловна, как Вам прошедший недавно на Первом фильм к 80-летию со дня рождения Владимира Георгиевича? По-моему, пока что самый удачный из всех, что были до сих пор на российском телевидении…

— Я считаю, этот фильм – настоящий документальный. Из всех, что я видела. Андрей Сысоев (автор сценария – прим. авт.) – он ведь белорус, когда-то уехал в Москву. Ну и вот образовалась такая команда, объединённая идеей создать настоящий фильм о «Песнярах». Думаю, все остались довольны. Они настолько глубоко проникли в детали… И описали правдиво, справедливо. Кстати, у них осталось ещё много материала, и, насколько я знаю, Андрею поступило предложение продолжать эту тему. Так что, надеюсь, мы увидим ещё фильмы…

— Да, очень хотелось бы. Жаль, что Леонид Борткевич уже не сможет принять в них личное участие… Когда Вы последний раз виделись с ним?

— Ещё до нашей последней встречи с Лёшей наш поэт Андрей Скоринкин сделал редакцию «Кургана». Концерт проходил в концертном зале «Минск» и был приурочен к 75-летию со дня рождения Владимира Георгиевича. В программу были приглашены Борткевич, Кашепаров, а первым отделением шла рок-опера в редакции Скоринкина, и он играл там главную роль. Вообще, его голос удивительно идентичен, настолько похож на мулявинский, интонации, даже тембр. Он с детства обожал Мулявина, его песни, «Крик птицы» поёт великолепно. Тогда мы и встретились: Лёнечка, Кашепаров, я. Ну, что я тебе скажу… Мы фотографировались в музее Владимира Георгиевича, на третьем этаже. И когда поднимались на третий этаж, я не могла понять, спрашиваю: «Лёнечка, что с тобой? Ты чего-то по одной ступеньке идёшь…» Меня даже охватил ужас, думаю, неужели он болен. Но он ничего не сказал конкретно о болезни, просто говорит: «Люда, я так болен, ты не представляешь. Ну, ничего, ничего, пойдём…» Это было пять, уже почти шесть лет назад. И больше мы после этого не виделись… На его постпесняровских жизненных этапах мы иногда встречались, что-то обговаривали. Знаешь, когда встретишься, всегда какая-то задушевность, теплота, такие воспоминания…что порой даже забываешь спросить: а что ты сейчас делаешь, чем занимаешься? Но, конечно, Лёшу тоже всегда интересовало то, чем занимаются его друзья. Мне в нём это очень нравилось. ОН, может, и не мог в силу каких-то обстоятельств каждому уделить внимание, но я знаю, что он думал о своих друзьях. Он очень впечатлительный, утончённый. У него, как бы это сказать тебе… столько вкуса, понятий. Он совсем не простой человек. С ним очень интересно общаться на абсолютно любые темы. Начиная от Земли и заканчивая небесами… Образование у Лёши, конечно, было шикарное.

— Сначала архитектурное…

— Архитектура – это раз. Это же нужно всё видеть в картинках, образно мыслить…

— Причём успел поработать в качестве архитектора.

— Да, да. И плюс ГИТИС. Он шёл туда не за дипломом. Почему у них и случился разрыв с Мулявиным – Лёша хотел учиться, а не просто получить диплом. Он если чем-то занимался, всегда целенаправленно, центробежно, если можно так сказать. То есть брался за какое-нибудь дело и доводил до конца. Мне это, конечно, очень нравилось. В общем, серьёзно относился к своей жизни. Ещё он был очень добрый человек. Помню, когда ушёл от первой жены – оставил всё. Говорит: «А мне не нужно ничего – главное, чтобы им было хорошо». Знаешь, когда начинаются эти делёжки, суды…

— Ну да, сейчас это, к сожалению, модно.

— Он вообще этого не понимал! У него была любовь, красивая женщина. Но так получилось – влюбился в Ольгу Корбут… Их сын Ричард был на похоронах. И его младший, Кристиан, тоже. Ричард сказал примерно следующее: «Такой отец, как мой – это значит самый высокий отцовский дар. Так он умел со мной общаться…» Прекрасные слова. Понятно, что он пронесёт это через всю жизнь…

— А ведь ещё до «Песняров» Вы с Леонидом Борткевичем пели в «Золотых яблоках»…

— Прежде всего хочу сказать, что в «Золотых яблоках» ничего не перепевалось из песен, которые были, допустим, в репертуаре союзных исполнителей. Практически всё сочинялось своё. Ну, было немножко польского, к примеру, в конце какого-нибудь мероприятия могла прозвучать композиция Чеслава Немена. Ребята архитекторы все были. Сорокин писал стихи, музыку. Анатолий Волк, руководитель, также очень много сделал. Восхитительный человек… А музыка для него в то время стала самым главным в жизни, и он организовал «Золотые яблоки». Назывался ансамбль в честь Рэя Брэдбери, точнее, одного из его рассказов. Толя сам делал попытки сочинять стихи, или обращался к поэзии, например, Солоухина. Была у нас такая фирменная песня о волках: «Мы волки…»

— У «Ариэля» была своя версия на музыку Теодора Ефимова. Правда, позже.

— Да, а «Золотые яблоки» пели «Волков» ещё до «Ариэля». Это был 1968 или 1969 год… Понимаешь, мы, что ли, предвосхищали события. Идеи – они же все витают, и мы их подхватываем. Это же не так, что просто вдруг нечто взбрело в голову, нет, мы питаемся этим. То есть подобное притягивается к подобному. Так что наша основная задача была собираться на репетиции и работать, работать. Тут же сочинять. В общем, главное — творческий процесс. А я тогда закончила музучилище и приезжала из другого города, где работала по направлению. Среда, суббота, воскресенье у меня были выходные, и вот эти дни мы проводили вместе. Гнули мы немножко под «запад», любили хард-рок – тогда в основном все в рок ударились. Ну а если хард-рок, какой там любимый состав, догадайся…

— Либо Deep Purple, либо Led Zeppelin.

— Цеппелинов мы слушали как-то меньше, а вот Deep Purple, конечно, взахлёб. Собирались даже просто для того, чтобы послушать. Слушали, разбирали. Прислушивались к каким-то нюансам в вокале и так далее. В общем, это всё был поиск. Но о гастролях, само собой, речь не шла, нам никто их не делал.

— Но, тем не менее, выступали же на мероприятиях, вечерах?

— Конечно, играли по клубам, на танцах. Публика сходила с ума! Но, знаешь, что примечательно – это были не просто танцульки, а люди тоже собирались по интересам. Подходили, что-то спрашивали, интересовались. Кто-то приносил пластинки. Какая-то абсолютно живая обстановка…

— Слушаю и завидую. Уникальное, судя по всему, было время…

— Время было просто потрясающее. Потом, в каждом институте устраивали сейшены. Радиотехнический, политехнический… Были свои составы. Вот, кстати, Толя Кашепаров из политехнического. Причём не то чтобы это были соревнования, скорее музыкальные встречи. Ребята переходили из одного состава в другой. Аплодисменты… Народу собиралось! Ну и гоняли нас, бывало. За расклешённые штаны, которые мы умудрялись достать. Кто-то встречался с иностранцами, привозили пластинки, штаны.

— Ну да, рядом Польша.

— Ну, Минск ещё не так рядом, а где-нибудь в Гродно – там вовсю. Сейчас-то времена и законы изменились, а вот вспоминаю, двое моих знакомых ребят-музыкантов, которые были с этим связаны, получили семь лет. Вышли, когда уже ничего из этого не было запрещено. А возвращаясь к «Золотым яблокам» — Лёня настолько любил Анатолия Волка, считал себя его другом, что даже после смерти Анатолия он постоянно дружил с его сыном – звонил, интересовался, спрашивал, чем он мог помочь. То есть он был не из тех, кто исчезает навсегда. Много в нём было душевной теплоты. И сердце его было ни к чему не равнодушно.

— А это правда, что композицию «Готика святой Анны» Мулявин написал специально для Вас?

— Да, я должна была ехать на Всесоюзный конкурс артистов эстрады – тогда в Ленинград. Вокруг меня (в послепесняровский период) в филармонии организовывали состав. В Белоруссии, в Витебской области есть такое озеро Лосвидо (по-белорусски Лосвiда). Музыкальным руководителем был Александр Бурштейн, джазовый пианист, аранжировщик, суперстильный. А наш художественный руководитель Николай Григорьевич Дудченко, балетмейстер, немного переиначил и сказал: «Наш состав будет называться “ЛАСВИДА”!» (с ударением на «и»). Мы два года репетировали, но потом нас расформировали, хотя у нас полностью была готова программа. Настоящее шоу с танцевальным коллективом, и репертуар был замечательный. Вот там я пела и «Готику святой Анны», и «Малиновку»…

— Вы ведь первая исполнительница «Малиновки»?

— Вроде кто-то раньше исполнял, но, как говорится, не прозвучало. Что-то такое говорил Ханок. Кстати, я встретилась с ним на церемонии прощания с Леонидом. Я исполнила «Малиновку» на Всесоюзном телевизионном конкурсе «С песней по жизни». Вообще она была написана в стиле Стиви Уандера, такая, знаешь… «Малиновки заслыша голосок…» (поёт). Спела, и все заторчали. А потом Москва продиктовала по прошествии времени, что ей нужны «Сябры». И конкурс переиграли «по техническим причинам»… «Сябры» получили на один голос больше, чем я. На один голос! Хотя сейчас уже об этом смешно вспоминать.

— Увы, это обычное дело и на большой, и на малой сцене. С чем сам сталкивался не раз.

— Да-да.

— У «Песняров» я слышал всего одну запись «Готики». А Вы её записали?

— Я сделала запись на нашем Центральном радио и предоставила на конкурс, для выбора. Когда конкурс закончился, попросила вернуть мне запись. Мне сказали, что её не нашли. Таким образом, моя запись «Готики святой Анны» вообще пропала. Она у меня была единственная.

— Как раз хотел задать вопрос: всё ли вошло в диск, вышедший в 2010 году…

— Мы были всё время в поисках – и «Готики», и «Малиновки». Ведь и «Малиновка» пропала. Хотя, может, где-то у кого-то и лежит. По поводу «Готики святой Анны» тоже могу сказать, что пела её по-другому. Историю о женщине, которую жгли на костре за то, что была умной. Их же жгли невесть сколько. А история создания такая. Я нашла стихи Максима Танка и предложила перед отъездом в Ленинград, на конкурс, нашему директору эстрадного отдела Ореховскому, Царство ему Небесное. Поскольку Владимир Георгиевич к тому времени со мной не общался, я попросила, чтобы Ореховский обратился к нему. Говорю: «Больше никто не напишет музыку к этим стихам, только он». Ореховский говорит: ну, я попробую. И через несколько минут приходит с Мулявиным, тот говорит: «Показывай стихи…» Прочёл. Потом, помню, бросил такую реплику: «Я даже для Ротару не пишу…» Ну, чтобы немножко меня, так сказать, приземлить. А я ему: «Ну что ж, придётся Вам написать для приземлённых…»

— Смело!

— Ну, я же всё-таки знала Владимира Георгиевича (смеётся). Да. Короче, все мы улыбнулись втроём. И Мулявин сказал: «Да, стихи классные. Я напишу». И написал, спасибо ему. И спасибо Ореховскому – за то, что привёл Мулявина. И тот пошёл, а мог ведь отказаться. Тем не менее, его всё-таки заинтересовало, что там за стихи. А Ореховский перед этим сам прочитал и сказал: «Ух ты, какая классная вещь! Песняровская…» А я сказала: «Я сначала сама её спою. Если он напишет…» (смеётся).

— Всегда питал слабость к таким развёрнутым композициям. «Готика святой Анны», «Крик птицы»…

— Да, рок-баллада. А «Крик птицы» у «Песняров», я считаю, вещь более монументальная. «Готика» у них не получилась – в моём представлении, конечно. Они, по-моему, потом и прекратили её петь.

— Вы также работали с Анатолием Кроллом. Что запомнилось из того периода больше всего?

— Самое главное, что запомнилось – и что было именно для меня важным – то, что я в этом составе исполняла собственные песни. Это единственный руководитель, который был совершенно не зависим ни от кого. И репертуар был составлен так, как они представляли сами – и никто их не корректировал. Джаз уже, в принципе, не был запрещён. И это была самая высокая степень исполнения джаза, потому что там работали лучшие музыканты. Я очень хорошо туда вписалась, всем очень нравилась моя музыка, правда. И меня это так радовало… Я была безумно счастлива. Вообще, музыка приходит как озарение. Это просто потрясающе, когда она идёт – а ты не успеваешь записывать. А просто так я не пишу, хотя могу двадцать песен написать за день, мне это ничего не стоит. Но настоящие вещи я написала вот так…

— Тайна, которая никогда не будет разгадана. Откуда это приходит…

— Ты знаешь, всё передаётся по неким вибрациям. Ведь правильно было сказано, что вначале было слово. А я так думаю: это пришла музыка. То есть речь идёт об очень серьёзных вещах, я и своим ученикам говорю: как ты себе представляешь, что такое музыка? Это слово, а каждая буква состоит из мельчайших частиц, которые излучают свои волны. Так и образовалось Слово, но это Музыка. Почему поэзия так ценится – высокая, конечно, поэзия. Хотя очень хорошо, когда в принципе пробуют сочинять музыку и стихи, какие бы они ни были. Я это так приветствую… Потому что человек для этого создан.

— Вы любите преподавать?

— Да, меня это очень увлекает – надо передать свой опыт, свои знания. У меня даже собственная схема, по которой я работаю – ведическая. Это работа над головным звучанием, над звучанием каждого органа. То есть мы развиваем вибрации под теми слогами, которые произносим. Это большие тренировки – так же как йога. Плюс развиваем свою ауру, превращаем мышцы тела в воздух, как это делал Иисус, когда ходил по воде. Но он-то достиг, конечно, высочайших успехов! (улыбается). А ещё часто говорю своим ученикам: думаете, я вас учу? Мы взаимно учимся – и я у вас тоже!