Ставки на спорт 
История одного портрета
Нынешним молодым, избалованным безудержной свободой слова, сложно объяснить, кем и чем был Высоцкий для тех, чья юность и молодость пришлись на 60-е годы прошлого века.
А между тем, этот хриплый голос был как раз истинными, а не лозунговыми честью и совестью той эпохи, которую сейчас принято винить во всех наших бедах. Это были редкие глотки свежего воздуха в душной застойной атмосфере. На спектакли Театра на Таганке в Алма-Ате билеты спрашивали в подземном переходе за квартал от Дворца Ленина. Голая правда, изложенная обычным, вроде бы, разговорным и даже жаргонным языком, проникала сразу в душу, минуя идеологические закоулки. Напряжённо отлавливая виртуозно рифмованные строки среди помех и шумов десятикратно переписанной плёнки, мы и мысли не допускали о том, что всё кончится так внезапно…
— Высоцкий умер! – прозвучало в телефонной трубке. – Телевизор включай.
Интернета тогда ещё не было. По телевизору сообщили мало – ровно столько, чтобы отпали возможные сомнения: да, это правда. Почти конец света. В течение нескольких следующих дней я ощущал себя попугаем, на клетку которого набросили чёрное покрывало. Потом душа потребовала действий.
К тому времени я был уже обладателем полной коллекции записей Высоцкого в отличном заводском качестве, и огромного архива текстовой и фотоинформации о нём и близких ему людях. Перебирая свой архив (всё это время фоном звучали его песни), я в какой-то момент услышал звонок: ОНО!
Самый смышлёный читатель наверняка уже смекнул: дело идёт к написанию портрета. И ошибся. То есть замысел портрета остался, но примитивно «передуть» с фото – мало чести, да и не того просила душа. Соучастия просила она, творческого соприкосновения, и не получиться у меня не могло.
Несколько дней я не мог думать больше ни о чём, и решение пришло: портрет будет сделан из текстов его песен. Это сейчас, в пору разгула компьютерной графики, можно сказать: «Ну и что? Элементарно, Ватсон». А тогда…
Снимок пришлось несколько упростить: разбить на светлые участки, полутона и тени. Для воплощения были выбраны две самые «знаковые», по моему мнению, песни: «Кони привередливые» и «Поэты». Начертать их надлежало тремя видами перьев различной толщины. В течение следующей недели я погрузился в работу, итогом которой стал портрет тушью на ватмане размером 40 на 50 см. Его вы и видите перед собой. Он был опубликован в газете «Ленинская смена» и разошёлся далеко за пределы Казахстана трёхсоттысячным тиражом, но этого всё равно не хватило, потому что потоком шли письма от тех, кому не досталось, и пришлось отпечатывать и рассылать фотокопии.
Но речь, понятно, не о том, какой молодец-искусник автор, а о дальнейшей судьбе портрета. У меня возникло почти маниакальное желание подарить его Марине Влади (о доме-музее Высоцкого тогда ещё речь не шла). Сказать легко, сделать – невозможно: где я, а где Франция! Даже будучи при деньгах я не мог взять, например, и запросто смотаться в Париж: не те были времена и порядки. Однако идея-фикс горела внутри и время от времени прорывалась наружу, результатом чего стали многочисленные попытки как-то помочь мне даже со стороны малознакомых мне людей. Коллеги-журналисты наперебой строили самые фантастические планы переброски портрета во Францию различными (вплоть до контрабанды) путями. Актёры Алма-атинского драматического театра им.Лермонтова предлагали свой план: взять портрет с собой на гастроли в Москву, там передать его актёрам Театра на Таганке, а уж они, будучи во Франции… И так далее.
Всё это не годилось. Во-первых, слишком сложно. Во вторых, медленно. В третьих, ненадёжно. А самое главное, о чём я до сих пор не сказал: я должен был передать портрет Марине сам – из рук в руки, и никак иначе. Короче, как говорят в Одессе: «С этим желанием вы можете умереть».
Шли годы, а вместе с ними таяла (но не исчезала) моя надежда на «сбытие мечт». В 90-м году город запестрел афишами: Марина Влади приезжает в Алма-Ату на один день с презентацией своей книги «Владимир, или Прерванный полёт». Понятно, что билеты разошлись, даже не дойдя до кассы, да если бы даже я попал туда, кто бы меня к ней подпустил (по дополнительной, приватной информации она перемещалась по городу в двойном кольце охраны и московских ТВ-шников).
И вдруг… Телефонный звонок в половине девятого вечера от одной из коллег:
— Слушай и запоминай. В девять ровно начинается презентация. В девять двадцать подойдёшь к служебному входу Дворца Ленина и скажешь – кто ты и откуда. В девять тридцать запускают документальный фильм на 20 минут, и она уходит в комнату отдыха. Это время она согласилась уделить тебе. Всё. Не спрашивай – как и что, благодарности потом.
Я уже пять минут мерял шагами служебный коридор, из зала доносился глухой шумок. И вдруг за спиной услышал знакомый по записям голос:
— Это Вы меня ждёте?
Малиновый бархатный костюм, мушкетёрские сапоги, цыганская шаль. Светлые волосы, рассыпавшиеся по плечам… Передо мной стояла уже не просто жена моего кумира, но чарующая купринская колдунья, недосягаемая звезда экрана моей юности, девушка нашей мечты. Да, слегка постаревшая и несколько пополневшая, но по-прежнему излучающая море шарма.
Я представился, сунул букетик тюльпанов, который успел прихватить в подземном переходе и поздравил с праздником (был канун 8-го марта).
И тут же устыдился: вся небольшая комната отдыха была уставлена корзинами цветов.
— Спасибо за цветы, — сказала Марина. – Вы знаете, кроме Вас, никто не вспомнил, что завтра и мой праздник, никто и не поздравил. Мне сказали, что Вы хотели что-то показать.
— Не только показать, но и подарить. – Я достал портрет в рамке и поставил на столик.
— Как это сделано? – она подошла поближе. – Очень оригинально. Какой вы молодец! Напишите, пожалуйста, что-нибудь на память.
Перевернув портрет, я написал: «Марине Влади — актрисе и любимой женщине человека, перед творчеством которого я преклоняюсь».
Затем мы говорили. О чём? О разном. Сейчас, задним числом, кажется, что и спросить можно было бы поумнее, и ответить посолиднее. А тогда я, не веря сам себе, сидел рядом, глядя на неё почти влюблёнными глазами, а она со своим очаровательным лёгким акцентом рассказывала о своей жизни в парижском предместье, по дорожкам которого бродят куры и собаки, о работе в театре, об увлечении домашней кулинарией:
— Меня можно назвать плохой писательницей, я не обижусь. Но если скажут, что плохо готовлю – глаза выцарапаю.
Потом – о жизни с Высоцким, об их совместных проектах и путешествиях, о непростых отношениях с его сыновьями – Никитой и Аркадием. На мой вопрос — каким был народный бард в быту, с улыбкой ответила:
— Как в его песне: врун, болтун и хохотун. В общем, нормальный мужик.
…Бог весть, что стало с тем портретом. Тешусь надеждой, что благополучно доехал он до Франции, и нашлось для него место где-нибудь в её доме. А может, истлел давно на парижских антресолях, но я в любом случае благодарен ему – и за возможность встречи с Мариной Владимировной Поляковой, так и не ставшей Высоцкой, и, ещё больше, за науку: мысль наша действительно материальна, и мечты – если очень сильно верить – обязательно осуществятся.
Валерий ЛЮБИЧ, рисунок автора
