Дети войны с улицы Пархоменко

Нас, рожденных в предвоенные годы, называют детьми войны. Моя однокурсница по петропавловскому пединституту Лариса Ивановна Петрова, отдавшая работе с детьми около 50 лет, вчера, поздравляя меня с Днем Победы, написала мне: «Я все помню! Исключительно все! Мне тогда было 7 лет!» Я ответила коллеге: «Я тоже – абсолютно все!».

И стала вспоминать, как совсем маленькой по утрам сидела с бабушкой, укрывшись старым ватником, на скамеечке у ворот маленького дома на улочке Пархоменко (ныне Батыр Баяна), ведущей к вокзалу Петропавловска, а мимо нас шли и шли к нему темные колонны мужчин. И такая была тишина! Только слышался стук обуви по булыжникам. Бабушка высматривала, среди уходящих на войну ее единственного сына Геню. Откуда-то она знала, что он проходит подготовку на северной окраине города – в Мещанском лесу, что ее Геня живет там в построенной призывниками землянке, учится рыть окопы и траншеи, стрелять и бросать гранаты и вот-вот уйдет на войну…

 Однажды мне показалось, что я вижу своего молодого дядю, шагающего в строю, и я помчалась за солдатами. От соседнего дома рванули за мной двое моих друзей-мальчишек – Славка и Толька с деревянными ружьями в руках. Они кричали: «Дядя Геня, мы с тобой на войну!» Мы, бежали так быстро, что бабушка не могла нас догнать, пока Толька не поскользнулся на мокрых булыжниках и не шлепнулся в лужу. Его, грязного и мокрого, громко орущего, вытащил из лужи дед, возвращавшийся с дежурства на станции, от которой уходили на фронт эшелоны. Дед поймал нас, отвесил каждому по подзатыльнику и велел утереть сопли и бежать по домам. А бойцы шли и смеялись, глядя на нашу троицу, особенно на хохочущую Славкину старшую сестру Граню с кобурой на поясе. «Девушка, айда с нами!» — кричали из колонны парни. А Граня не могла стать в строй: она заменила ушедшего на фронт отца и стала служить в военизированной охране поездов.

Мы, пацанва, знали от взрослых, что бронь от призыва дают только железнодорожникам службы движения. Остальные уходили воевать. Даже некоторых машинистов заменяют женщины. Их красные береты видны в окошках каждого маневрового паровоза. Они же ремонтируют пути, переводят стрелки, кидают огромными лопатами гравий, таскают рельсы и шпалы. Зимой наших многодетных, а потому обычно не работающих мам «забирали на снегоборьбу» — очищать пути от сугробов. А многих школьников–переростков лет с 15 отправляли сначала в ФЗО, а потом ставили к станкам тоже вместо воюющих отцов и братьев, некоторых куда-то отправляли. Как выяснилось позже, на шахты Караганды, на рудники Джезказгана и Усть–Каменогорска.

Взрослой, я спросила у бабушки, почему колонны уходящих на вокзал солдат казались такими темными, а сугробы на улицах Петропавловска огромными. «Солдат уводили рано утром, чуть светало. А форму не сразу всем выдавали. Вот и шли многие в домашнем».

– «Бабуль, а как вы узнавали, кто погиб на войне?»

— «Дурная весть на месте не лежит… Похоронки приносили. А женщины… Крик на всю улицу… Никогда не забуду, как оплакивал весь город призывников, задохнувшихся от угара в землянке в Мещанском лесу. Рассказывали, холодно было. Ребята затопили печурку. А она то ли опрокинулась, то ли дымила… человек 40 ребят так и не попали на фронт, погибли. Их похоронили в братской могиле на Всехсвятском кладбище. Некоторых родные забрали домой, в села».

Мы вспоминаем с бабушкой, кто из соседей вернулся, но израненный или контуженный. Я сразу вспомнила одного из странных соседей. Он всегда крутил головой – вперед-назад. Словно оглядывался тревожно. Толька со Славкой объяснили: дяденька был летчиком – стрелком радистом — и должен был следить, не заходит ли в хвост самолету фриц. Вот и привык вертеть головой. «Нервный тик у него такой после контузии, — объяснила мне бабуля, когда я прибежала к ней с этой новостью. — Вон и Володю Яшина списали — после контузии немым стал. А каким умницей был! В Ленинграде на художника учился. А теперь руки свело, рисовать не может. Будь проклята эта сволочь гитлеровская! Сколько ребят погубили!»

Володя постепенно пришел в себя и снова стал рисовать. Но только… ковры на клеенке, для заработка. А для души – маленькие пейзажи на фанерках. Мы с друзьями могли часами стоять у огорода, на котором художник расставлял подрамники и быстро угольком наносил на клеенку контуры будущей картины: принцесса в лодке, пруд с лебедями, парочка влюбленных на скамейке под пальмами. Иногда Володя разрешал нам взять кисточку и раскрасить какую-то красоту на ковре. Например, браслеты или бусы принцессы.

Война и дома достала художника – он умер от старых ран. Его мама до самой старости бережно хранила маленькие пейзажи и молилась на портрет кудрявого юноши, еще до войны нарисованный сыном. Тогда мы еще не знали, что это был любимый поэт его мамы.

Мы с пацанами и девчонками хорошо знали, у кого из соседей погибли на фронте сыновья, отцы, братья. Казалось нам, в каждом доме на божнице лежит похоронка. Но еще страшнее было узнать, что родной человек пропал без вести. Это теперь мы знаем, как случались такие трагедии, а тогда… Вон маму Тольки вызвали в военкомат и сообщили такую весть, она даже не заплакала, а только спросила: «Как же я теперь одна четверых без пособия растить буду?». Четвертую дочку она родила через три месяца после призыва мужа.

А мы, дураки малолетние, пытали друга Тольку, не предатель ли его отец? Что с нас было спрашивать, если государство тогда так же считало предателями всех попавших в плен и пропавших без вести! Толькиной маме повезло. Вскоре ее снова вызвали в военкомат и сообщили, что один наш петропавловский эшелон, идущий к линии фронта, попал под бомбежку уже в Подмосковье. Некоторые солдаты погибли. Среди них оказался ее муж. Хотя он так и не попал на передовую, но семье погибшего солдата будет выплачиваться положенное пособие. Военком пообещал тете Насте устроить ее на работу. И устроил, да еще куда! В хлебный магазин, продавцом!

«Иногда оказывался лишний довесок для ребятишек, а иногда – совсем ничего, — рассказывала позже мама нашего друга Анастасия Павловна. — Часто только крошки с прилавка смету, принесу домой, залью молоком, когда оно есть, а то и просто кипятком с ложкой хлопкового масла…».

– «Ага! — всегда вмешивается в эти мемуары Толька. – Тюря называлась. Вкусной казалась!»

Мы в свои 5-7 лет считались в семье снабженцами. Очередь занять, написать чернильным карандашом номер на руке и ждать, пока тетя Настя откроет магазинчик, начнет резать хлеб и отвешивать положенные нам по карточкам ломти – это наша работа. Запах того черного военного хлеба помнится до сих пор – довесок обязательно съедали по дороге домой и еще обгрызали уголки буханки. А кто картошку помогал мамам сажать, полоть ее, грядки поливать? А сколько радости вечером встречать коров на улице Луговой и гнать их хворостинами домой?

Но все когда-нибудь кончается. Наше раннее, но военное детство закончилось в начале мая 1945 года. Я проснулась от такого ликующего крика на улице и громкого плача мамы, что нельзя было ошибиться – Победа! Уже несколько дней мы ждали, когда радио объявит о ней! И дождались! Кое-как накинув платьишки и рубашонки, мы понеслись всей своей компанией в сторону вокзала. Там уже толпился народ, хотя никто не объявлял о митинге. Люди плакали, обнимались, целовали и подбрасывали — качали солдат. Тогда мы, дети, впервые почувствовали, что такое всенародное ликование. Казалось, закончились темные мрачные дни. Началась новая мирная и счастливая жизнь, полная солнца и света. Она и наступило, но не сразу. Еще шли и шли с запада на восток поезда с солдатами.

«Самураев бить будут! – сказал кто-то из больших мальчишек, а мы с бабулей дежурили на перроне — ждали, не проедет ли наш дядя Геня. И он, прошедший с боями всю войну на западе, приехал! Звеня медалями, на полном ходу выскочил из теплушки, обнял бабушку. Погладил меня по стриженой голове – ишь, как выросла! Забрал узелок с бабушкиными шанежками и перепечками. Тоненький, стройный, как старшеклассник, наш Геня вскочил в уже тронувшуюся теплушку и долго махал нам рукой. А рядом с нами прощально махали руками, плакали и смеялись такие же, как мы с бабулей, женщины и дети. Мы понимали, что и с этой войны не все вернутся. Но надеялись…

В сентябре мы всей дружной компанией с улицы Пархоменко отправились в школу. Нас встречал совсем молодой учитель с медалью «За отвагу» на гимнастерке и … на костылях. Петр Ильич научил нас читать и писать. А в следующих классах мы узнали, что почти все наши учителя воевали, были награждены. Однако в первые послевоенные годы только в великие праздники они надевали свои заслуженные награды.

Об авторе >>>